Страница 5 из 93
В 1908 году отец из ссылки бежал. Смидовичи - наши дальние родственники и очень близкие друзья отца - помогли ему оформить переселенческий билет. Так наша семья, объединившись после стольких невзгод и треволнений, оказалась уже на правах переселенцев в селе Бородулихе Семипалатинской губернии. В 1912 году, после Ленских событий, наша семья начала готовиться к переезду в село Богословку.
Мы с Митей, да и младшие в семье дети считали тогда отца настоящим героем. Сказалось питерское воспитание: раз сидел в царской тюрьме, сослан, пострадал за общее, рабочее дело - значит, стоящий человек. Много хорошего говорили нам об отце Н. И. Подвойский, дядя Тимофей (Т. Барановский).
Отец запомнился им человеком скромным, молчуном. Умение держать язык за зубами ("Не человек - могила"), очевидно, и определило его обязанности рабочего-революционера: до самого ареста он, как я потом узнал, был связным. В ссылке отец приобрел вторую специальность - пимоката. Он научился весьма искусно катать пимы - валенки-катанки, обшитые кожей или холстом. Занимался этим, по рассказам братьев, до последних дней своей жизни.
В Сибири нас, Васильевых, стало больше. На сибирской земле родились мои братья Николай, Максим, Алексей, сестры Поля и Паша, и там прошла вся их жизнь. Так что у династии Васильевых и питерские, и сибирские корни.
Как сложилась судьба Васильевых-сибиряков? В 1925-1930 годах семья переехала в Ленинск-Кузнецкий, где все - среднее и младшее поколение работали на одной шахте имени Кирова. Брат Михаил{4} стал потом директором маслозавода. Умер он в 1938 году, а годом позже - отец. Максим - первый стахановец Кузбасса - стал родоначальником целой шахтерской династии, умер в 1956 году. Брат Николай, когда начало пошаливать здоровье, переквалифицировался в лесничие; брат Алексей, отработав на шахте 31 год, прошел путь от забойщика до заместителя управляющего шахтой. Сейчас тоже на пенсии. Живут мои сестры, у них чудесные дети, внуки, правнуки.
Наша мать Наталья Федоровна (умерла в 1942 году) перенянчила за свою долгую жизнь столько детей и внуков, что всех, пожалуй, и сосчитать трудно.
Теперь наша династия Васильевых - братья, сестры, дети, внуки насчитывает 64 человека. Среди них есть шахтеры, учителя, инженеры, врачи, военные (два генерала), студенты.
В нашей семье-династии участники трех революций, ветераны гражданской и Великой Отечественной войн, ударники первых пятилеток и строители БАМа.
Васильевы могли бы создать свою семейную и весьма солидную по личному составу партийную организацию - 24 человека. И уж подрастает смена - больше 20 комсомольцев.
Васильевы... После Ивановых, пожалуй, самая у нас распространенная фамилия. И одна династия - маленькая капля в океане. Маленькая капля... Но в судьбах Васильевых - питерских и сибирских пролетариев - разве не отразилось, не переплелось все, что испытала, вынесла, воссоздала наша страна с начала века?
Я хорошо помню "конку" - вагонво-рельсовый транспорт старого Питера, первые полеты аэропланов, приводящие в восторг нас, гаврошей Нарвской заставы. И мне же выпала честь встречать в Киеве Юрия Гагарина - первого в мире человека, летавшего в космос. Когда смотрю на его фото, веселую улыбку, известную всему миру, невольно испытываю грусть (вот уже Гагарин, а ведь мог быть моим внуком, стал историей) и гордость: неужели все это произошло с моей страной на моих глазах, за одну жизнь сына и внука питерских пролетариев?
По столам деда, отца, дядей, братьев пошел и я. Мои рабочие университеты начались рано. Отец отбывал ссылку, мать с младшими детьми, как я уже писал, отправилась в деревню к деду. Семья дяди Ивана, приютившая нас с Мишей, тоже осталась без главного кормильца, почти без средств. Помогали деньгами, одеждой Смидовичи, кое-что семье ссыльного перепадало из рабочей копилки, но, несмотря на все это, жилось трудно.
В 1906 году, мальчишкой неполных десяти лет, поступил я, окончив 2-й класс заводской ремесленной школы, учеником в слесарно-ремонтные мастерские Плещеева за Обводным каналом. В октябре того же года перешел в (плотницко-столярный цех завода "Тильманс", где работал мой брат Дмитрий.
Полновластным хозяином, судьей и одновременно исполнителем своих не подлежащих обжалованию приговоров был здесь мастер. Не по щучьему велению, а по своему хотению ("бог на небе, хозяин в конторе, я в цеху") карал и миловал, принимал и увольнял рабочих, учеников, причем последних брал в мастерскую лишь после того, как убеждался, что они знают молитву. Предупрежденный братом, я хорошо подготовился и одним духом прочитал "Отче наш", чем вызвал у мастера что-то вроде улыбки. Я с облегчением вздохнул. Но не знал, какое испытание ждет меня впереди. Как сейчас помню: кончился обеденный перерыв. Подходит ко мне мастер: "Читай, малец, благодарственную. С толком читай, с расстановкой. Поблагодари от всех нас за хлеб-соль всевышнего".
Я бойко начал: "Благодарю тя, Христе, боже наш..." А дальше - хоть убей: все слова молитвы вылетели из головы. В "награду" получаю хорошую затрещину. Целую неделю я в наказание после смены час-другой подметал цех, убирал станки.
И впредь почти вся наука мастера Погребного сводилась к ругани, подзатыльникам, трепкам. Болезненным и долгим был путь ученичества в те годы. Иной взрослый рабочий (сам эту "науку" проходил) тоже рад был поизмываться над новичком.
За Нарвской заставой одно время даже песню такую распевали:
Спи, дитя, мое мученье, баюшки-баю,
Я отдам тебя в ученье и про то спою.
Там, сынок, тебя за водкой станут посылать,
Не пойдешь, так по затылку будешь получать.
Должен признаться, что за два года я многому научился. Науку эту не забыл до сих пор. В свободное время охотно столярничаю.
Я вытянулся, окреп, подрос, все больше мечтая попасть на Путиловский завод. Для нас, подростков, Путиловский обладал особой притягательной силой. "Путиловец" - это слово за Нарвской заставой уже в те времена звучало уважительно. Путиловцы отличались большей грамотностью, сплоченностью. При желании, а желание учиться меня никогда не покидало, тут можно было пополнять свои знания по общеобразовательным предметам в школе рабочей молодежи (воскресной), где преподавателями были если не большевики, то близкие к ним по взглядам люди.
В июле 1908 года меня наконец приняли учеником на Путиловский завод. Радовался я этому, да и гордился несказанно. Мне казалось, что я как-то сразу повзрослел. Двоюродные братья и сестры подтрунивали надо мной.
- Наш Вася баском заговорил, заважничал! С чего бы это? - шутя допытывалась старшая сестра Дуня, к тому времени уже работающая на "Треугольнике".
Поставили меня в котельно-мостовой мастерской учеником к нагревальщику заклепок. Здесь еще помнили моего деда. Может быть, поэтому рабочие ко мне отнеслись хорошо.
Учиться и работать было трудно. 9-10 часов - вот сколько длилась "короткая" смена для подростков. Особенно утомляли ночные и сверхурочные работы. Даже теперь, семьдесят лет спустя, нелегко вспоминать те далекие дни ученичества.
Стоишь у пылающего жаром горна и все подаешь, подаешь раскаленные заклепки. К концу смены от высокой температуры, усталости тебя прямо валит с ног, но прервать работу, передохнуть нельзя.
О том, в каких невыносимых условиях нам приходилось работать, дает представление небольшая заметка в "Правде" за 31 июля 1912 года под говорящим само за себя заглавием "Туберкулезная фабрика":
"...На улице акционеров Путиловского завода в последнее время царило праздничное настроение. На бирже в гору шли акции. А на заводе каждый день рабочие создавали новые пушки, и новые горы золота плыли в сундуки капиталистов.
Но вместе с пушками здесь вырабатывалась и коховская туберкулезная палочка. Пушки менялись на золото, а туберкулезная палочка оставалась собственностью рабочих".
В заметке речь шла о пушечной мастерской, которая давала "наибольший процент заболевания туберкулезом".