Жиголо

Добродушный толстячок за рулем по имени Костик поинтересовался: не спортсмен ли я? Да, ответил, мастер спорта по пулевой стрельбе, возвращаюсь с базы "Трудовые резервы". Тут же водило вспомнил анекдот о муже, вернувшемся из командировки. Вернулся, вдруг из-под кровати вылезает мужик: "Я рецидивист Сидоров! Деньги и драгоценности!" Забирает их - убегает. Только муж перевел дух, из-под кровати ещё один: "Я следователь Петров! Сидорова здесь не было?" "Был-был, только что убежал!" "Опергруппа, на выход!"

Естественно, разговор зашел о женском коварстве. С ними, ехидами, ухо надо держать востро, утверждал Костик и поведал ещё несколько житейских историй на тему банальных дамских уверток.

Я делал вид, что слушаю его, а сам внимательно отслеживал дорогу и транспорт. Чем черт не шутит: вдруг уже объявили национальную охоту за моим скальпом. Хотя причин для этого особых нет, если не считать нескольких трупов, утопленных в янтарном говне.

- Представляешь, мужу три года говорила, что ходит к подруге мыться, переживал Костик, - а он, дурак, верил!.. Фантастика!

- Очевидное - невероятное, - и, уже прощаясь, шучу: - Счастливый ты человек, Костик.

- Да, чего уж там, - застеснялся толстячок. - Человек создан для счастья, как птица для полета, - и успел заметить, что это не его слова, а какого-то классика родной литературы.

Я усмехнулся про себя: нашего человека, романтика по натуре, не так просто смешать с грязью повседневности. Будет он трындить на механизированном монстре и декламировать стихи о вечной жизни, чувствуя себя при этом крайне умиротворенно.

Быть в согласии с самим собой, что может быть прекраснее?

Поправив спортивную сумку на плече, я вместе с торопкими горожанами перешагнул Садовое кольцо. Направлялся к институту Склифосовского с одной целью повидать Петю Левина. Такое желание возникло в лесопарке, когда пришла уверенность, что странный налет на него был намеренным.

Неизвестный "доброжелатель" по телефону брякнул: "как можно найти того, кого нет", и эта странная фраза подвинула меня, надеюсь, в нужную сторону. А что, если мы имеем дело с новыми военными технологиями, засекреченными до глубины земного ядра? Почему бы и нет? Научный прогресс шагает семимильными шагами и способен умудить всяческую неизведанную чертовщинку? Возможно, хакер по простоте своей забрел на секретный сайт нашего отечественного Пентагона - Министерства обороны? И безжалостное наказание последовало незамедлительно. М-да, странная история, финал которой предугадать невозможно.

Надо быть крайне осторожным, сержант. Почему бы и другим не проявить интерес к феномену П.Левина? Не нарваться бы на заградительный огонек? Я привычно осмотрел главный больничный корпус и увидел на его крыше огромные резервуары с кислородом, выкрашенные в синий цвет. Покачал даже головой от такой недальновидной распущенности: достаточно искры, чтобы четверть столицы вместе со всей бытовой требухой перенеслось в мир иной. Странные мы люди, живем на блуждающих бомбах и чувствуем себя всецело сносно, надеясь на популярное в массах авось.

Решив проявить благоразумие, зашел в корпус со стороны "приемного покоя". Охранник в пятнистой камуфляжной форме кокетничал с медсестричкой. Та хихикала и таяла от глупых комплиментов, как снегурочка, прыгающая через пушистый костерок.

В коридорах, пропахших больной маетой и лекарствами, наблюдалось броуновское движение из врачей-медсестер-пациентов. Кажется, была пересменка и я, удачно цапнув накрахмаленный халат с тележки, замаскировался в него.

К моему душевному облегчению, Петя Левин возлежал на той же койке и в той же одноместной палате. На его утомленном лице угадывалась беглая розовощекость. О чем я ему и сообщил. Несчастный хакер закатил от возмущения глаза к белому потолку, мол, спроси ещё дурачина, не хочу ли я сбацать фортепьянный концерт Рахманинова? Я тактично промолчал об этом и спросил о другом: кто его посещал, кроме нас? Хакер передернул плечами: кому я нужен?

- Ты нужен родине, - пошутил.

- Родине? - всхлипнул Петя. - А я... пипи не могу, - и приподнял культяпы. - Как мне теперь это делать?

- Давай, - предложил, - помогу.

- Не, - застеснялся. - Мне лучше Милу.

- Какую Милу?

- Медсестру.

И я отправился на поиски сердобольной медицинской сестры. Позже, вспоминая сей анекдотический казус, подумал: все последующие события могли развиваться совершенно по-другому, не случись мне выйти в коридор по вышеупомянутой причине. А так - вышел и... увидел в его глубине две напористые персоны - они были подозрительно агрессивны и подтянуты, за ними угадывалась обеспокоенная женская фигурка сопровождения.

Решение было принято мгновенно: расслабленной походкой врача-проктолога, я направился им навстречу. У исполнителей чужой воли были волевые и мужественные лица, будто с плаката "Советский воин бережет покой советских людей". Аники-воины настолько были уверены в себе, что не предали никакого значения вихляющему лекарю...

Меня учили импровизировать - импровизировать в предлагаемых условиях. Когда почувствовал, что пора переходить к активным действиям, то, вскинув руки вверх, кликнул картавым фальцетом:

- Борис Абрамыч, батенька! На секунду-у-у!..

От моего вопля мифический коллега, должно быть, пригвоздился на месте, а два исполнителя непроизвольно принялись поворачивать головы, словно желая глянуть на "батеньку", находящегося за их спинами.

Ускорив шаг, я нанес по беззащитным глоткам удары - нанес их локтями, совершив при этом резкий поступательный скок вверх. Такой боевой прием в "Салюте-10" назывался почему-то: "Песнь о родине". Быть может, по той причине, что тот, кого настигал такой лечебный хук в горло, хватался за него, как тминный тенорок в Большом театре, пытающийся выдавить из себя хоть какой-нибудь живой звук. Впрочем, это касалось тех, кто не терял сознание. Чаще всего, если сила удара не щадящая, то жертва отправлялась исполнять арию уже на паперти преисподней.

Разумеется, щадить врага я не мог - равно как он не пощадил бы меня. Харкая сгустками лабазной крови и суча ногами, две фигуры обвалились на казенные стены. Медсестричка ахнула и хотела кричать от испуга.