Жиголо

Проверяю дверь и замок - жаль, что нет противопехотной мины: установил и никаких проблем. На антресолях обнаруживаю металлический короб Ван Ваныча, там инструменты и прочий хозяйственный скарб, оприходованный с АЗЛК. Если враг решит покуситься на наши священные границы, то его можно встретить во всеоружии. Используя навыки диверсионной выучки и подручные средства, примащиваю в коридорчике ловушку для дураков. Ее основной принцип: нанести максимальный урон физической силы противника. Стальная проволочка, натянутая у двери на уровне его горла способна остановить несанкционированное вторжение. Если, допустим, враг мал росточком и продолжает движение, то, ступив на секретку, запускает механизмы возмездия: бруски с гвоздями, действующие по принципу примитивных граблей, впиваются в область коленных чашечек со свирепостью ротвейлеров, к тому же на голову маломерка сверху сваливаются гантели, укрепляющие здоровье. И так далее.

Закончив эту анекдотичную работенку по дому, я, перекрестившись, его покинул. Ключ от второго замка был только у меня и поэтому никто из своих угодить в западню не мог.

Ралли-автомобильчик под брезентом томился в ожидании. Никто так и не посягнул на него. Сев за руль, прогрел мотор, внимательно осматривая родной дворик. Ничего подозрительного не заметил: привычный предвечерний покой, нарушаемый тарарамом машины.

У меня был план действий - и, надо признать, далеко не оригинальный. Во-первых, взять за морщинистый кадык старенького потертого порнографа, похожего на североамериканского, напомню, кондора, во-вторых, посетить дамский клуб, превращающийся в штаб-квартиру по борьбе с ОПГ, и в-третьих... действовать по обстоятельствам.

Покружив по тесным арбатским переулочкам, торможу у знакомого особнячка ХIХ века. Надеюсь, Михаил Соломонович здравствует и его праздничный бизнес цветет, как весенние алые маки в биробиджанской степи. По лестнице поднимаюсь на мансарду. Вся та же дверь из танкового брони. Запускаю птичью трель звонка в фотоателье. Где ты, полтавская чаровница Моника Порывай, любительница крепких тульских пряников и таких же кукурузных початков?

- Ну иду, ну шо такое? - наконец слышу голос с малоросским акцентом. Хто там?

- На съемку, - отвечаю. - Фотки не получились, Натуся.

Бронетанковая дверь открывается - на пороге она, наша Моника, жующая все тот же, кажется, обливной пряник.

- А, - узнает. - Проходьте.

Я чувствую, моя версия ошибочна - версия о том, что папарацци меня заложил с моими же рубиновыми потрохами. В мастерской ровным счетом ничего не изменилось, будто я вышел на минутку за душистым презервативом для орального секса. Голос фотографа Хинштейна все тот же производственно-энергичный и разбитной:

- Голубь мой! Головку набок. Я сказал её, а не все тулово! Где у тебя, голова, Рома? Так! Улыбочку! Не вижу улыбочки...

У мелового полотна маялась очередная жертва дамского клуба: незрелый Рома с бархатными ресницами и байроновским пламенеющим взором. Романтическая натура с вяло-интеллигентными жестами. Неужто наши активные российские дамочки могут заэротиться от такого бесхарактерного херувимчика?

Я ошибся, и очень даже ошибся. Вот что значит толком не войти в современную систему координат сексуально-порочной индустрии. Оказывается, Рома был рядовым "Голубой армии", грезящим о генеральском жезле в ранце. Тут ещё старенький порнограф приказал юному педерасту стащить портки и принять привычную позу неземного счастья: "Я помню скрещение рук, скрещение ног, скрещение... Это любовь! любовь! любовь!"

И когда грубому миру предстала плодово-ягодная часть тела (противоположное голове), я поступил неожиданно - неожиданно даже для самого себя. Что делать: сказалось суровое пролетарское воспитание. Произведя балетную растяжку в воздухе, я нанес спецназовский удар ногой туда, куда надо. От сочного пенделя ромино полуголое тулово уморительно кувыркнулось и улетело в фанерные декорации, их основательно круша. Как говорится, поздравляем, Рома нашел таки хорошее местечко.

От такого праздничного шоу-представления у Соломоныча выпала вставная челюсть, на которую он сам и наступил, когда принялся перебирать ногами в танце с невидимыми саблями, при этом смешно перевирал слова и шепелявил:

- Боше ш ты ш мой! Што это такое на мою шитовскую голову! Так нельша шить! Калаул! Шпашайте!

На его заполошные вопли и лом декораций явилась полтавская красавица. Хлопая малеванными ресничками, она вопросила:

- Челюстю принесть, Мыхайло Соломоновичю?

Как я хохотал! Со мной случился припадок; я рыдал от смеха и слезы из глаз брызгали радужными градинами. Разумеется, утрирую обстановку после моего решительного пинка, но факт остается фактом: старенький Хинштейн мятежно орал, поверженный Рома ревел, а Моника Порывай перла новую вставную челюсть.

В конце концов порядок вернулся в фотомастерскую. Мастер, признав меня, понял, лучше будет сделать вид, что ничего страшного не произошло. Правда, поначалу попытался утвердить свое право диктовать правила поведения в его ателье, частично разрушенной якобы по моей вине. Вину я не принял, и, чтобы не терять зря времени, вырвал под свет юпитера армейский нож. Холодная сталь тига охладила горячую голову порнографа.

Удалив из помещения и моей жизни хромающего педика, папарацци признался, что он тоже небольшой любитель половых извращений, однако, что делать - веяние смуты.

- Собственно говоря, я по-другому поводу, Михаил Соломонович, - и объяснил свое появление.

- Приходил, - вспомнил господин Хинштейн. - Курьер от Аллочки.

- От Пехиловой? - решил уточнить.

Да, именно от неё явился молоденький курьер, которому и были проданы негативы, где был изображен я во всей, так сказать, боевой выкладке.

- Алла Николаевна вам сама позвонила?

- А зачем? - удивился Михаил Соломонович. - Курьер нам хорошо известный.

- А разве вы не отдавали раньше снимки?

- Аллочке?

- Именно ей.

- Не все, - скромно потупил глаза и признался. - У меня, молодой человек, своя коммерция. - И заметил. - А вы, должно быть, произвели впечатление на женскую натуру.