Страница 36 из 43
Федор взял в руки рекомендацию комсомольцев. Почерк размашистый. Верховский писал, секретарь бюро. А рекомендация командира все же лучше. Вон в ней какие веские, строгие слова. Федор представил, как капитан 2 ранга тепло, ласково, словно на родного сына, поглядел на него. «Вот, — сказал, — возьмите, Векшин. Даю от всего сердца. Уверен, что будете настоящим коммунистом!» А третья? «Обижусь, если у меня не попросишь рекомендацию». Как же обойти своего непосредственного начальника, с которым четвертый год рука об руку потеешь в дизельном отсеке? Нет уж, кого-кого, а старшину группы Павла Волохова уважает Векшин.
«Хватит!» — твердо решил Федор, придвигая бумагу.
Спустя полчаса он уже помахивал листком — сушил чернила. Отнести секретарю парторганизации не успел — отвлекли срочные предпоходные дела.
2
Подводная лодка в океане. Далеко родные берега. Не раз раздавался ревун — отрабатывалось срочное погружение, проводились тренировочные торпедные атаки. Люди четко несли тяжелые, изнуряющие вахты, несли без жалоб, без хныканья, порой и с шуткой. Кто мерз от холода и сырости, кто еле успевал вытирать пот с лица, многие страдали от головной боли, бледнели от слабости. А попробуй намекнуть любому из команды — мол, не сменить ли тебе лодку на другой, уютный, корабль или на берег, — каждый примет за большую обиду для себя. У этих людей трудной и опасной профессии суровая, крепкая дружба, у них любовь к своей лодке — преданная и искренняя.
Погода не баловала североморцев.
А однажды старший помощник объявил:
— Будет шторм!
В центральном посту кто-то тотчас продекламировал:
— Будет буря: мы поспорим и помужествуем с ней!
И верно — шторм, жестокий и беспощадный, неистово бушевал всю ночь. Лодку швыряло. Громада сумрачно-темной воды то и дело вырастала перед ней. И нельзя было до самого рассвета уйти на глубину: заряжались аккумуляторные батареи, вентилировались отсеки.
Вечером из-за оплошности одного все пережили большую неприятность. И до того были кое-какие неполадки: закапризничала помпа в трюме центрального поста, один из приборов вышел из строя. Но все это незаметно приводилось в порядок. А тут…
Весь день были под водой. Океан угомонился. Всплыли «под среднюю». В открытый люк хлынул свежий воздух. Последовала команда: «Приготовить дизель».
Пора бы раздаться грохоту дизеля, а послышался плеск воды, начал угрожающе расти дифферент лодки на корму. Поняли — что-то случилось.
— Дуть все! — крикнул старпом, когда в центральном посту бесшабашная струя воды через рубочный люк уже валила людей с ног.
Лодка снова начала всплывать.
Виновником оказался моторист старший матрос Евгений Кравченко.
В дизельном отсеке появились командир лодки и инженер-механик. Кравченко, бледный и потный, признался:
— Ошибся… Поторопился открыть захлопну подачи воздуха из шахты… Ну и…
— Чуть не отправил нас в бездну? — перебил его капитан 2 ранга. — Под килем-то две с половиной тысячи метров!
Кравченко молчал…
Векшин тоже был на вахте. Ему хотелось сказать командиру, что никто из них не растерялся, что за несколько секунд шахта была перекрыта вручную и что Кравченко помогал. Но посмотрел, как перекатывается набравшаяся в трюм вода, и ничего не сказал.
Командир ушел.
До смены вахты вода была удалена.
Векшин гадал: что это с Кравченко случилось? В прежних походах он был веселый, шутил. Нынче будто подменили — угрюмый, злой, слова не скажи. Поглядел на него и не утерпел — улыбнулся. Недавно, когда Кравченко, бледный, стоял перед командиром, Федор заметил — с лица Евгения исчезли все до единой веснушки. Сейчас бледность пропала, и конопатинки снова высыпали в бесчисленном множестве на лбу, на щеках, на носу.
«Эх ты, человечина!» — так и не терпелось подойти с этими словами к Женьке, притянуть к себе, разогнать его тяжелые думы.
— Векшин, на минутку! — отвлек командир минно-торпедной части Старостин, секретарь партийной организации. — Хотя пойдемте лучше… в каюту, — замети» разувавшегося Кравченко, замялся старший лейтенант. Видно, о нем хотел говорить. Но заговорил о другом: — У вас все документы готовы?
— Да, — ответил Векшин, пробираясь за Старостиным.
— Почему ж не отдадите мне?
— Вроде не время… Поход…
— Бойцов на переднем крае под огнем в партию принимали. Принесите. Может, завтра обсудим.
— Хорошо.
— Что с Кравченко-то будем делать? — спросил Старостин, как только вошли в каюту. — Верховский на вахте, вам придется вместо секретаря заняться. Если на бюро вызвать сейчас? Случай такой… Нельзя давать поблажку.
— Сейчас? — переспросил, недоумевая, Векшин. — А не лучше, когда отдохнет? Он ведь и сам напугался…
— Посоветуйтесь с членами бюро и решите… Натворил, растяпа.
Федор вернулся в свой отсек. Кравченко шумно перекантовался с боку на бок — лицом к переборке.
— Не спишь? — подсел к нему Векшин.
— Пожалеть хочешь? — грубо кинул в ответ Кравченко.
— Что с тобой, Жень?
— Кому какое дело — что со мной?!
— С ним по-хорошему, а он как очумелый.
— Да, очумелый! В этом грохоте, в духоте очумеешь…
— Значит, устал, умаялся?
— И устал! Что тут такого?
— И еще разнюнился? Да?
— Отстань! Тошно без твоего умничанья…
«Нет, брат, ты, выходит, и в самом деле свихнулся, — не без злости подумал Векшин. — Сам провинился, да еще и ершишься. Ишь недотрога какой! Устал, видите ли… Как будто остальные не устали — железные… Верно старший лейтенант советует. На бюро. Непременно!»
3
У Федора было праздничное настроение. Он — коммунист! Еще на партийном собрании подумал — после похода напишет домой, как принимали его в партию. Отец в эти на всю жизнь дорогие минуты был под землей, в блиндаже под пятью или шестью накатами. А сын бывшего фронтовика первые поздравления со вступлением в партию услышал от старших товарищей в океане, на глубине. Куда необычней обстановка!
Было радостно и как-то тревожно. Теперь с него больше спросится. И не только за себя, но и за товарищей. Сумеет ли он найти путь к их сердцам? С Кравченко вот не получилось. Вчера на бюро твердил: объявляйте выговор, если заслужил, а ошибся на вахте потому, что устал. Ни извинения перед товарищами, ни искреннего слова. Душу-то его так и не раскрыли. Может, не на бюро и разговор следовало вести. Выговор… В нем ли дело? А высокое сознание, флотский характер, закаленная воля — где они у Кравченко? Лукьяныч верно говорил: без закалки нет стали. Вот поход и закаляет. И работа, трудности — тоже. С Женькой и надо бы поговорить вот так, проще, убедительнее, чтобы растревожить…
Вахта была тяжелая, но ложиться отдыхать не хотелось. Решил сменить у библиотекаря передвижки книгу.
Там встретил главного старшину Гонтова.
— Чуть не сдал с книжкой! — гремел его бас, известный всему экипажу. — Ты не видел мою дочурку? — Он протянул Векшину снимок. — Гляди, какая красавица, а?
Федор, правда, не заметил особой красы у девчушки, серьезно смотревшей на него со снимка, но разочаровывать папу не стал.
Спрятав фотографию в книгу, Гонтов продолжал:
— За неделю, что ли, до выхода будит меня утром: «Вставай, Зиганшин!» — «Почему это, — говорю, — Зиганшин, когда я Гонтов? А? Марочка?» А она нараспев так: «Почему што он — герой». — «Так, говорю, — герой-то он, а не я». Захохотала, умчалась к мамке на кухню… Представляешь, кроха пятилетняя рассуждает как!..
Федор выбрал военную повесть Александра Андреева «Очень хочется жить». Просматривая ее, заметил меж страниц вчетверо сложенный листок, исписанный лиловыми чернилами. Тоже забыл кто-то. Развернул. Бросилась в глаза первая строчка: «Здравствуй, Еня!» Да это ж письмо! Федор хотел свернуть и сунуть обратно в книгу. Но подумал: «Какое странное имя — Еня. Кто же это? Вернуть бы надо. А кому? Наверно, из письма можно узнать».