Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 24 из 50



«Человек есть мера всех вещей» — это основная догма, сформулированная софистами, а усвоенная европейским человеком. На ней, как на алмазном основании, созидает себя современное человечество, не подозревая, что созидает себя на динамите. Достоевский бесстрашно опробовал этот принцип — воплощал его в многочисленных личностях, многосторонне применял его в жизни своих героев, проводил его через их кровеносную систему, через их душу, через их ум и тело, но результат всегда был один и тот же: человек в конце концов взрывался или сумасшествием, или самоубийством. Достоевский мученически и экспериментально доказал, что принцип άνθρωπος μέτρον πάντων [268] вв реальности означает διάβολος μετρ ον πάντων [269].

Пораженный этим ужасным фактом, он отверг человеко–бога и всем сердцем, безоговорочно принял в свои объятия Богочеловека, Который диаметрально противоположен всему, что называется человеко–богом. Богочеловек — это значит, что Бог всегда на первом месте, а человек всегда на втором; Бог — центр, человек — луч, который исходит из центра; Бог наполняет человека и остается Богом; человек формирует себя по Богу и остается человеком. Человеко–бог — это значит, что человек является началом, и всегда началом; бог же — продолжение этого начала; человек — творец, бог — его создание; человек — материал, который сам себя возводит в бога; бог — эманация человека. Для Достоевского Богочеловек Христос является единственным основанием человека и человечества; созиждется ли человек на нем, — созиждется на вечном основании, с которого не сможет его свергнуть никакой ураган искушений и зла. Христос есть единое на потребу, единственный Спаситель и единственное Спасение для страдающего человечества, «ибо во всей вселенной нет имени, кроме Его, которым человечество могло бы быть спасено» [270].

Любовь Достоевского ко Христу доходит до юродства; он — за Христа, несмотря на то что вся логика человечества была против Него. К каждой идее Христа он имеет бескрайнюю и исключительную любовь. Если что‑то Христово, то уже только потому, что оно Христово, должно быть совершенным и идеальным. Уму человеческому это может представляться невозможным и абсурдным, но что значит ум человеческий по сравнению со Пресветлым Ликом Христа, что значит это наподобие атома мелкое божество по сравнению с чудесным Богочеловеком? Может ли это самозваное божество заменить Христа? Возможно ли в мелкое, как атом, существо вместить Невместимого для вселенной? Возможно ли совершенно мелким мерилом своим измерить Безмерного?

Никогда, никогда, никогда! Достоевский, подобно апостолу Павлу, отважно и мудро порицает самовластную роль ума человеческого в сфере Христовых идей. «Все Христовы идеи испорчены человеческим умом, — утверждает он, — и кажутся невозможными к исполнению. Подставить ланиту [271], возлюбить более себя, не потому что полезно, а потому что нравится до жгучего чувства, до страсти. Христос ошибался — доказано! [272] Это жгучее чувство говорит: лучше я останусь с ошибкой, со Христом, чем с вами» [273].

Исповедуя Христа столь неустрашимо, Достоевский становится подобным апостолу Павлу исповедником и поклонником Христа. Этим он решительно и навсегда отвергает все рационалистические и антропистические критерии и идеалы, всецело вверяя себя Христу, обожая Его кроткий и благой Лик, Его вечно новый и светлый Образ, Его совершенную Богочеловеческую Личность, как нечто несравнимо более значимое и возвышенное, нежели все ценности, все идеалы, теории и системы, которые человечество предлагает вместо Христа. В Личности Христа человек достиг своей безгрешной, абсолютной чистоты и красоты. «Прекрасное, красота есть идеал, — пишет в одном из своих писем Достоевский. — Но идеалы у нас, как и в цивилизованной Европе, давно поколеблены. На свете есть лишь одно–единственное явление абсолютной красоты — Христос. Это безмерно, бесконечно прекрасное явление, конечно же, есть бесконечное чудо (всё Евангелие от св. Иоанна исполнено этой мысли: Иоанн видит чудо Воплощения, видимое явление Прекрасного)» [274].

Достоевский, как апостол Павел, все считает незначительным по сравнению с исключительной важностью познания Христа Иисуса, Господа своего, все оставляет, все считает пустяками — только бы Христа обрести и оказаться в Нем, чтобы познать Его и силу Воскресения Его, силу чудесной Личности Его, чтобы быть похожим на Него и чтобы с Ним решить проблемы своей и любой иной личности. Ибо «в Себе Господь показал каждому из нас именно его самого в его нетленной первообразной красоте; как в чистом зеркале, Он дал увидеть каждому святость его собственного непоруганного образа Божия. В «Человеке» или «Сыне Человеческом» явлена каждому вся полнота Его Собственной Личности… У нас, в эмпирической человеческой данности, нет ничего абсолютного, даже совести. Саму совесть нужно проверять и исправлять по абсолютному образцу. Но подчинение ее формуле, пусть и свыше данной, было бы уничтожением единственности и незаменимости личности, ее безусловной ценности; святыня личности — именно в живой свободе ее, в пребывании выше всякой схемы. Личность может и должна исправлять себя, но не по внешней для нее, хотя бы и наисовершеннейшей, норме, а только по самой себе, но в своем идеальном виде. Примером для личности может быть она сама, потому что иначе давалась бы возможность механически, из чужого и чуждого личности заключать к жизни и давать ей нормы. Единственность каждой личности, ее абсолютная незаменимость ничем другим — она требует, чтобы сама личность была примером для себя; но чтобы быть примером, надо уже достигнуть идеального состояния… Это возможно во Христе, во Плоти Своей называющим каждому Божию идею о нем; т. е. это возможно лишь через опыт, через отыскивание в Сыне Человеческом подлинного себя, подлинной своей человечности… Только Господь Иисус Христос есть идеал каждого человека, т. е. не отвлеченное понятие, не пустая норма человечности вообще, не схема всякой личности, а образ, идея каждой личности со всем ее живым содержанием» [275].

«Проклятая проблема» человеческой личности получает единственно возможное и окончательное решение в Личности Богочеловека Христа. В Ней реально и телесно присутствуют и Бог, и бессмертие; в Ней показаны и доказаны и Бог, и бессмертие, а тем самым показаны и доказаны смысл и цель каждой человеческой личности. Окончательной полноты и идеальной цельности своей личности человек достигает тогда, когда полностью соединится с чудесной Личностью Богочеловека.

Поэтому Достоевский так пламенно обожает Христа и так подвижнически исповедует Его; поэтому он пламенеющим мечом своей веры так ревностно охраняет свой рай — Пресветлый Лик Богочеловека Христа. Вне этого Лика нет выхода, нет утешения, нет спасения. Где Он — там благовествование, там радость, великая радость, там оправдание, там блаженство. Но где этот Лик, где хранится? В Православии, единственно в Православии, — решительно отвечает Достоевский. Католицизм хуже атеизма, ибо он исказил Образ Христов, ибо он искаженного Христа проповедует, а протестантизм — законное дитя его [276]. «Вникните в Православие: это вовсе не одна только церковность и обрядность, это живое чувство… Понастоящему,…в нем одно человеколюбие, один Христов образ» [277]. Чтобы познать Православие, человек должен прежде всего стать православным, должен погрузиться в Православие всем существом своим, всей душою своей, всей мыслью своей, должен чувствовать православно и жить православно. Личный православный опыт — единственный путь, который ведет к Пресветлому Лику Христову. Единственно через личный опыт Достоевский мог, и каждый человек может, узнать, что «Образ Христов сохранился во всем свете чистоты своей в Православии» [278].

268

Человек есть мера всех вещей.

269

Дьявол есть мера всех вещей.

270

Дневник писателя. T. X. С. 212.

271

Здесь Достоевский имеет в виду слова Христа: Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую (Мф. 5: 39).



272

Так утверждает оппонент Достоевского.

273

Биография и письма и заметки из записной книжки Ф. М. Достоевского. С. 372.

274

Letters of Dostojevsky. Р. 197.

275

Флоренский П. А. Столп и утверждение истины. С. 230 — 232.

276

См.: Идиот. С. 583–585.

277

Дневник писателя. Т. X. С. 328.

278

Там же. Т. XI. С. 384.