Весна

— Я не вижу никаких аур.

— Ты просто никогда не пробовал их видеть.

— Аль, это… тебя, — Андрей стоял в дверях, держа в руках телефонную трубку и растерянно глядя на меня.

— Это я-а, — донесся до меня знакомый голос.

— Черт. Откуда ты взял этот телефон?

— Слу-ушай меня, — сказал Ветер, — тут ко-ое-что слу-училось. Твой бра-ат… о-он ча-астично Та-ам остался. Ка-ак Вы-ысший, по-онима-аешь? То-олько Вы-ысшие до-олго этому у-учатся, а о-он… у-у не-его та-ак са-амо вы-ышло.

— И? Хочешь сказать, что здесь, в этом мире, осталась только часть?

— Те-ело. Но-о оно-о нева-ажно…

— То есть как?

— О-он все-егда смо-ожет найти-и но-овое.

Кажется, я начала понимать. И то, что я понимала, мне совершенно не нравилось…

Была такая легенда. О Бессмертном. Что когда-то появится Тот, Кто Бессмертен, кто живет в двух мирах одновременно, через что его и убить-то толком нельзя, приберет всех Настоящих и не очень к рукам и поведет вперед, к темному будущему. Точнее, не «приберет» — Настоящие не любят ходить строем. Просто поглотит, не особо спрашивая согласия, и преобразует их сущности в усиление своей собственной. А потом подомнет под себя всех оставшихся, не разбирая, человек или Новичок там, поработит их волю и мысли, и начнется полный коммунизм в понимании Настоящих… Каждый из них мечтал оказаться Бессмертным. Долго учились ходить Туда, до-олго… а Данька сбил все карты.

— Ветер…

— Ы?

— Ты боишься? Или не веришь?

— Я-а ве-ерю. И бо-оюсь. О-он уже приходил к Никите.

— И что?

— Ни-икита пропал. И-исчез.

— Может уехал?

— Не-ет.

— Откуда известно, что он приходил?

— Ла-аска видела. О-она то-оже боится. О-очень. О-он уходил когда, на нее та-ак посмо-отрел…

М-да. Дело серьезное. Я плохо знала Никиту «Грозного» и его подругу Наталью по прозвищу Ласка, но Никита не производил впечатление хлюпика, а Ласка не была истеричной дамочкой. Не говоря уже о том, что возраст обоих близился к двумстам годам, и оба уже вполне себя неплохо чувствовали Там…

— Что же делать, Ветер?

— Мы и-ищем…

Ищем, ищем, ищем… ту-ту-ту-ту… В этом был весь Ветер — положить трубку на полуфразе вполне в его обычаях.

Я хмыкнула и пошла на кухню.

— Что-то случилось? — спросил Андрей.

— Хотела бы я знать, что.

Мне снилось солнце. Огромное, с пылающей короной в пол-неба, слепящее белое злое солнце… И было никак не закрыть глаза — здесь у меня не было век, и рукой не прикрыть от злого солнца — я не чувствовала рук, рук не было… и даже лица не отвернуть — у меня не было головы… Ничего не было, только колкий свет прямо в воспаленные глаза.

Под солнцем был песок — белый и сухой. А по песку, оставляя на нем неглубокие следы, шел человек. И человеком был Данька.

Он остановился неподалеку, посмотрел в меня насмешливым взглядом и сказал:

— Ты не убьешь меня. Не сможешь.

А я даже не могла ему ничего ответить. Он улыбнулся — клыки чуть длиннее положенного — повернулся ко мне спиной и пошел — вперед, прямо к солнцу, страшному убийственному солнцу…

— Называй это как хочешь — Тот Свет, Астрал, Другой План… все будет верно… и ничего. Просто есть мир этот, а есть еще — тот, я называю его «Там».

— Почему таки не Астрал? — усмехнулся Андрей.

— Потому что их много.

— Кого? Миров?

— Скорее… оболочек… видов… а сущность одна. А эти оболочки, они как… внешнее нечто, что ли… может быть, они просто для того, чтобы сознание чувствовало себя комфортнее, иначе бы можно было просто сойти с ума, оказавшись Там.

— И ты туда собираешься.

— Да.

— Зачем тебе я?

— Как якорь, Андрюша. Как маяк. Новичок не может самостоятельно вернуться оттуда. Уйти — может, а вернуться — нет. И даже Настоящие десятилетиями учатся возвращаться оттуда.

— А твой брат… он, получается, шастает туда-сюда без проблем?

— Получается.

— Мда. Ну давай что ли… показывай свой магический узор, коим Ваш покорный слуга будет вертать Вас с того света.

— Если будешь острить, я тебя укушу.

— Не получится, — вздохнул Андрей, — я ядовитый.

Несколько секунд я смотрела на него, а потом начала смеяться, а потом у меня от смеха случилась истерика, и Андрею пришлось отпаивать меня водой.

— Так?

— Да-а, — механически ответила я, да так и осталась с открытым ртом.

За его пальцем тянулся слабый след. Но не синий и не лиловый — след был того тошнотворно-зеленого с желтизной цвета, который порой окружает истовых последователей какой-либо религии.

— Андрей, ты верующий? — осторожно спросила я.

— Вроде бы нет.

— Но ты во что-то очень сильно веришь.

— Разве что в себя.

Ни хрена себе. Мне бы такую веру в себя.

— Повтори знак.

Он повторил — несколькими штрихами уверенно начертил в воздухе замысловатую загогулину. Не совсем верно, но сойдет. Загогулина светилась желто-зелеными разводами — сильнее, чем предыдущая, и тянула — как хороший магнит. Просто лучше не придумаешь!

— Андрей, ты — чудо!

Он театрально шаркнул ногой:

— Стараемся, миледи.

Ночь — странное время суток. Она преобразует дневную обыденность в непостижимую загадочность. Предметы, казавшиеся при свете дня простыми и плоскими, ночью обретают объем и значение, начинают жить своей собственной жизнью… Она меняет людей — неуловимо и ненадолго, всего на какой-то десяток часов… но иногда после этого десятка люди меняются навсегда. Я Новичок, я ненавижу все, что этим связано. Но ненавидеть ночь я не могу…

— Подожди.

— Почему?

— Ну… скажи хоть что-нибудь.

— Я люблю тебя.

— Нет! Не то…

Фальшь. Ложь. Ты не любишь меня — ты любишь свою тихую Олю. Кроме того, я вообще не уверена, что то притяжение, которое так вдруг возникло между нами, имеет с любовью хоть что-нибудь общее…

— Прости. Я… я хочу, чтобы было так. Думаю, это будет правильным.

Да. Вот то, что нужно. Все правильно.

Омут. Ласковые руки и губы. И глаза, в которых хочется утонуть — но нельзя… Поэтому отворачиваешься, уходишь от взгляда, и от осознания разрешенной запретности, ласка горчит, как мерзлые ягоды калины…

— Расскажи мне про Исход.

— Исход… Говорят, если Новичок проживет достаточно долго, то в конце концов доживет до Исхода. Говорят, что Исход — это исцеление. И выбор. Когда ты сам можешь выбрать, стать ли тебе Настоящим или снова — человеком. Говорят еще, что тот, кто дожил до Исхода, становится сильней Настоящих, и может сделать так, чтобы они исчезли… Только это, увы, не проверить.

— Почему?

— Новичок хочет умереть. В этом его суть. Он — куколка, в которой спит зародыш Настоящего. Его тянет к смерти. Я не знаю никого из Новичков, кто бы дожил до Исхода. Вообще говоря, я думаю, что Исход — это миф, придуманный Новичками для Новичков же. Чтобы не так страшно было. Типа — вот доживешь до Исхода, станешь сильным-сильным, и все сможешь… Все ищут в себе признаки Исхода, некоторые даже находят — только до Исхода все равно не доживают.

— А когда становятся Настоящими?

— Тогда… тогда все меняется. Настоящий хочет жить. И это желание доведено у него до абсурда, до инстинкта. Я до сих пор не понимаю, как мой отец смог перешагнуть через этот инстинкт…

— Значит, Исхода не бывает?

— Я уже ни в чем не уверена. Когда-то я считала, что Бессмертный — это тоже миф. Но теперь…

— А сколько нужно прожить, по твоим сведениям, чтобы дожить до вашего Исхода?

— Не знаю. Новичок не живет больше четырех-пяти лет. Это мы с Данькой только такие уникальные… Может потому что нас двое было, а может оттого, что рядом был отец — ходячий пример Настоящего. Но сейчас… Меня тянет открытое окно. Меня тянет бритва, лежащая на видном месте. Меня тянет крюк в потолке, веревка и улица, заполненная машинами. Я очень боюсь сорваться…