Страница 192 из 199
…почувствуете себя во власти призраков, и крыльев, и неумолимых глаз. И этого лица… от которого вы никуда не уйдете… ночью я вижу сны и во сне свой труп на земле. – В рассказе использованы мотивы произведений Э. По «Рукопись, найденная в бутылке», «Продолговатый ящик», «Сказка извилистых гор».
Когда со мной говорят незнакомые люди, я знаю, что они скажут… – Газданов использует известные ему материалы об Э. По (эссе Ш. Бодлера «Заметки об Э. По», показания доктора Морана и др.), многие из которых, в частности сведения о пребывании По в Петербурге, в настоящее время признаны недостоверными.
Биография*
Впервые – Мир и искусство. Париж. 1930. № 9. С. 3–4. Печатается по этому изданию.
В России – впервые. Публикация Т. Красавченко.
В этом рассказе Газданов, один из первых среди русских писателей-эмигрантов, «культивирует» иностранных персонажей в своей прозе, осваивает «чужую», французскую, «территорию», традицию – Золя и особенно ценимого им Мопассана (примечательно, что в отличие от французов, считающих Золя «каноническим» французским писателем, Газданов, как и другие русские писатели, отдает явное предпочтение Мопассану).
Пленник*
Впервые – Мир и искусство. 1930. № 13. 1 нояб. С. 5–7. Публикуется по этому изданию.
В России впервые – Новая Россия. 1996. № 3. С. 96–98 / Публ. Л. Диенеша и Ст. Никоненко.
Литературная критика и эссеистика*
Наиболее раннее упоминание об участии Газданова в литературных дискуссиях русской эмиграции – 30 апреля 1927 г. – на литературном вечере Союза молодых поэтов, посвященном творчеству И А. Бунина. Трудно сказать, было ли это его первое публичное выступление. Ясно лишь, что публикациям его эссе о литературе обычно предшествовали устные доклады на вечерах литературных объединений, прежде всего «Кочевья», созданного в Париже в 1928 г. по инициативе М. Слонима. Прочитанный там 22 ноября 1928 г. доклад «Чувство страха по Гоголю, По и Мопассану» лег в основу эссе «Заметки об Эдгаре По, Гоголе и Мопассане» (Воля России. 1929); его можно считать «официальным» началом литературно-критической деятельности писателя, учитывая и факт публикации эссе, и его «метафизическую» программность: в нем Газданов назвал истинным искусство, существующее «как бы в тени смерти», а истинными художниками тех, кто мастерски, проникновенно писал о «страхе, предчувствии и смерти».
24 октября 1929 г. он вновь выступил на вечере «Кочевья» с докладом «Миф о Розанове», вызвавшем дискуссию, в ней участвовали В. Варшавский, Б. Поплавский, Н. Рейзини, Б. Сосинский, Вс. Фохт и др. Известно, что на вечерах устных рецензий в «Кочевье» Газданов говорил о книгах советских писателей. Уже тогда, в 1929 г., он был не склонен делить русскую литературу, исходя из политических или географических критериев, а воспринимать ее как единый литературный процесс. Одна из подобных рецензий дала импульс острой полемике о советской литературе, в которой участвовали М. Цветаева, Д. Святополк-Мирский, Б. Поплавский и Г. Адамович.
Выступления Газданова на литературных вечерах запомнились современникам ироничностью и резкостью. Ироничны, резки, остроумны, парадоксальны и его рецензии и заметки; порой, как в радиопередаче «По поводу Сартра» (1971), ирония переходит в сарказм.
Он считал гениями Пушкина, Толстого, Достоевского, Гоголя, высоко ценил Блока, А. Белого, Ремизова, Мандельштама, Пастернака, а среди писателей своего, «нового поколения» – Сирина (как самого талантливого) и Ю. Фельзена.
К категории второстепенных писателей, занятых «литературным производством», он относил из наиболее знаменитых – Золя, Пого, Некрасова, Тургенева, Брюсова, Шмелёва. Сама возможность сопоставления имен Блока и А. Белого с Брюсовым казалась ему литературным недоразумением. Он бывал резок и к «великим писателям». Следуя своему «эстетическому счету», он назвал «Капитанскую дочку» и «Повести Белкина» ученическими произведениями по сравнению с «Мертвыми душами». Розанова же причислял к немногим «понимающим» литературу, хотя заявлял, что тот не очень любит искусство и многого в нем не понимает. В сущности Л. Толстой – единственный писатель, который избежал саркастических замечаний Газданова, ироничного не только к другим, но и к себе. Он «снижал» серьезность своих действительно значительных «Заметок об Эдгаре По, Гоголе и Мопассане», называя их «случайными и беглыми», а «Миф о Розанове» – «субъективными впечатлениями».
Но за его ироничностью, необычными, неожиданными, шокирующими, парадоксальными суждениями о писателях и книгах скрывалось серьезное, можно сказать трепетное отношение к литературе как наиболее подлинной жизни писателя. Он был убежден, что не биография определяет творчество, но, наоборот, «творчество определяет жизнь» писателя («О Чехове»).
Газданов был критиком-эссеистом. В «Заметках об Эдгаре По, Гоголе и Мопассане» он замечает: «Ни критических, ни аналитических задач я себе не ставил и сознательно избегал систематизации, преследующей какую-нибудь специальную цель». «Для меня „литературоведение“ всегда представлялось чем-то загадочным», – пишет он своему другу Л. Ржевскому, откликаясь на присланную книгу статей.
Газданов не отрицал убедительности классификаций в учебниках по истории искусства. Но для него они лишены глубины и обаяния личного восприятия, проникновения в тот мир, где возникало непостижимое вдохновение гения. Его эссе о литературе написаны язы ком, непохожим на «аптекарский», по его определению, язык учебников по литературе. В эссе, как и в творчестве в целом, Газданов выступал как агностик, полагавший, что при восприятии произведения мы можем говорить лишь о впечатлении, которое производит на нас особый, уникальный мир, созданный «сложным движением воображения» или «необычной фантазии» художника. Для него важно проникнуть в этот особый мир, выявить его непохожесть, уникальность. Его лучшие эссе – это, по сути, мастерски написанные литературные портреты писателей, среди них – эссе «О Гоголе» и «О Чехове», некрологи и воспоминания о писателях – «Об Алданове», «О Поплавском», «О Ремизове». Мастер психологического портрета в прозе, он был мастером литературного портрета и в критике.
Различая искусство и «литературное производство», он точно так же делил литературную критику на подлинную и создающую мифы. Подлинная критика существует в ограниченном круге профессионалов, чьи оценки точны и беспощадны, но редко доходят до широкой публики. Мифологию, сопровождающую литературу, он определял как сумму общепризнанных недоразумений, образующих довольно прочную систему взглядов на каждом данном отрезке времени. В эссе, в рецензиях, в заметках он пытался преодолеть сопротивление этой системы. Он разрушал мифы, кочующие из учебника в учебник, из статьи в статью: миф о Гоголе – реалисте, родоначальнике натуральной школы; миф о Чехове – «певце сумерек».
В сущности, как это часто бывает в писательской критике, Газданов в эссеистике и даже рецензиях объяснял особенности собственного дара и видения мира. В эссе «О молодой эмигрантской литературе» он пояснял, почему после опыта Первой мировой и Гражданской войн невозможно писать так же, как писатели старшего поколения; сознание молодого поколения он определял как «биологически» чуждое «архаическим понятиям начала столетия», тогда как эмигрантская критика требовала традиционных сюжета, темы и упрекала его за обилие персонажей и эгшзодичность повествования. Горький автокомментарий содержит эссе «О Поплавском».
Судьба русской литературы XX века сложилась так, что литературная критика оказалась возможна главным образом в эмиграции. По мнению Г. Струве, «…едва ли не самым ценным вкладом зарубежных писателей в общую сокровищницу русской литературы должны будут быть признаны разные формы нехудожественной литературы – критика, эссеистика, философская проза, высокая публицистика и мемуарная литература. Все это области, в которых в Советском Союзе давление на свободное творчество и свободную мысль сказывалось… пожалуй, еще больше, чем в художественной литературе. Это особенно верно по отношению к периоду после 1930 г. – до того, по крайней мере в литературной критике и истории литературы, созданы более ценные вещи, с разгромом же „формализма“ и эта ветвь советской литературы прервалась».