Козлиная песнь

Стал держать двумя пальцами и смотреть в окно.

Теперь он на некоторое время свободен. Котиков долго искал темы. "Нет для этого внешнего толчка", - вздохнул он. "Сейчас", - сказал он и вынул руку. Заглянул в рот. Коронка сверкала, как плоскогорье из чистого золота.

Обрадовался Миша Котиков и опустил кресло с пациентом.

Миша Котиков в восторге подошел к окну. - Вот что мне надо было: золотое плоскогорье, один момент есть для стихотворения. - Следующий, - приоткрыл он дверь. Вошла домашняя хозяйка и стала охать. - Какой зуб у вас болит?

- Передний, сынок, - раздалось из глубины кресла.

- Запущен, - внезапно пробасил Миша Котиков.- Придется удалить. Что ж вы раньше не пришли?

- Денег не было, только вчера племянник из Китая возвратился.

- Из Китая? - удивился Миша Котиков.

Миша Котиков мыл руки. Только что ушел, не закрывая рта, молодой человек с серебряной пломбой. Миша Котиков достал афишу из кармана:

"Сегодня в 8 часов в Академии Наук состоится лекция профессора Шмидта: "На островах Лиу-Киу".

- Черт знает, какое поразительное сочетание, - удивился Миша Котиков. - Вот то, что я ищу. Вроде пения соловья и мяуканья кошки. Вот бы в стихотворение вставить.

Он перетер инструменты, положил их в стеклянный шкафик на стеклянную полочку и отправился домой переодеться.

Он надел единственные шелковые розовые кальсоны и носки в полоску, постукал себя по молодой груди, подошел к зеркалу.

- Я джентльмен, - осмотрел он себя, - меня зовут, меня хотят, я должен идти. Он перечел письмо Екатерины Ивановны. - Ну да, я знаю женщин, снисходительно улыбнулся он.

По пути разразился весенний ливень. Михаил Петрович принужден был скрыться в первый попавшийся подъезд. Там он встретился с Троицыным.

Троицын, сияя, перечитывал измокшую записку.

Миша Котиков похлопал его по плечу. - Меня преследуют женщины, - обратился Троицын к Мише Котикову, - просто я нарасхват.

- Должно быть, последствие войны, - объяснил Миша Котиков. - Мы, мужчины, теперь нарасхват.

Они, взяв друг друга под руку, прислонились к стене.

- Да, нас, мужчин, теперь мало, - растрогался Троицын - А жаль, сколько прекрасных убито!

- А знаете, Александр Петрович считал женщин низшими существами, - высунулась на улицу голова Троицына.

- Как мне не знать этого! - выскочил на улицу Миша Котиков. - Слава богу, я жизнь Александра Петровича подробно изучил.

Подставил руку под дождь.

Голова Троицына высунулась на улицу.

И вдруг, без перехода, молодые люди стали хвалить стихи друг друга. Причем Троицын хвалил неумеренно, Миша Котиков - умеренно.

- В ваших стихах дышит Африка, - говорил Троицын.

- Ну и ваши стихи прелестны, - отвечал снисходительно Котиков. - Они красивы, - как бы размышляя, продолжал он.

Дождь, хотя и мелкий, шел. Миша Котиков снова вошел в парадную. Но несмотря на то, что голова Троицына и фигура Миши Котикова пробыли под дождем недолго, их заметил стоящий в соседнем подъезде член коллегии правозаступников, выучивший некогда Петискуса наизусть и до сих пор писавший мифологические стихи. Он поправил воротничок и галстук, взял палку под мышку и перебежал в парадную, где укрывались настоящие поэты. Подобострастно он подошел к ним.

- Ах, - сказал он, - как мы давно не встречались! Я занят совершенно никчемными делами. Сегодня я защищал своего управдома. Почитаемте стихи, пока идет дождь.

Все трое стали, поочередно, читать стихи.

Троицын подвывал восторженно.

Михаил Петрович читал голосом Александра Петровича.

Правозаступник - с ораторскими жестами.

Дождь перестал. Проглянуло солнце. Поэты отправились в ближайшую пивную. Там завязалась жаркая беседа.

- Вы ведь читали, если не ошибаюсь, свои старые стихи? - заметил член коллегии правозаступников Троицыну.

- Я моих новых стихов никому не читаю, - обиделся Троицын. - Не поймет моих новых стихов современность. Я теперь сам для себя пишу стихи. Одни стихи для себя и для потомков, настоящие, романтические стихи, другие - для современников.

- Я вижу, - гордо заметил Миша Котиков, - что только я пишу новые стихи и читаю их всем, кому угодно.

Он с удовлетворением посмотрел на лысеющие головы своих приятелей. Затем он сказал, что спешит, извинился, уплатил за пиво и вышел.

Троицын взял правозаступника под руку, они сели в трамвай, решив продолжать свою беседу в более романтической обстановке.

На островах уже цвели подснежники и мать-мачеха.

- Да, - говорил Троицын, идя по дорожке, вдоль моря. - В ваших стихах есть неровность, свойственная молодости.

- Позвольте, - перебил юрист, - я совсем не молодой, мы с вами вместе начали литературную карьеру.

-Я не в том смысле, - поправился Троицын. - Я хотел сказать, что у вас малая техника.

- И с этим я не согласен, - возразил юрист.

Но тут Троицын увидел барышень, сидящих на зеленой скамейке. Барышни подталкивали друг друга плечами и пересмеивались.

- Славные девочки, - остановился юрист.

- Я сам думаю о том же, - склонился Троицын.

Они подсели с разных сторон. Юрист снял черную перчатку и обмахнул сапог.

Троицын спросил:

- А как вы относитесь к театру Мейерхольда?

Все ближе и ближе подвигались лысеющие молодые люди к барышням. Девушки заливались смехом.

Троицын, как бы случайно, поцеловал плечо своей соседки.

Юрист, как бы невзначай, подставил свой сапог под туфельки барышни.

Уже, болтая ногами и приготовляя анекдот, шел правозаступник, уже изогнувщись шел Троицын, уходили попарно по траве молодые люди. На стрелке появился Тептелкин с Марьей Петровной, они шли медленно и важно.

Тептелкин сел на скамейку. Марья Петровна подошла к морю, стала петь арию из оперы "Руслан и Людмила".

Тептелкин сидел в задумчивости и считал воробьев.

- Марья Петровна, - обратился он к ней, когда она кончила петь, - где у нас бутерброды?

Глава XXXI МАТЕРИАЛЫ

Уже давно Миша Котиков подумывал о том, чтобы отправить собранные им материалы в Тихое Убежище, но сегодня, вернувшись от Екатерины Ивановны, решил окончательно.

До глубокой ночи он в хронологическом порядке складывал карточки и перевязывал их бечевками. На обратных сторонах карточек были пейзажи с избами и гармонистами и девушками и части географических карт. Лицевые стороны карточек были разлинованы и заполнены почерком Заэвфратского, усвоенным Михаилом Петровичем. Когда все было перевязано, остались дублеты, Михаил Петрович придвинул лампу и на фоне пакетов перечел: