Страница 24 из 49
Знаете, что я вам скажу? Кабы все эти послания поступили ко мне не скопом, а по отдельности, я наверняка купился бы на них (особенно в том случае, если бы мой разум не был занят решением других головоломок). Но вот так, грудой, они лишь раскрыли мне глаза, ибо я впервые в жизни увидел, насколько все это нелепо. Ну, вы меня понимаете: одна обнаженная женщина это прекрасно, а вот сборище нудистов – сущий дурдом.
О! Как же ревел огонь в моем камине!
Глава 18
Я завел будильник на девять часов, но телефон разбудил меня в двадцать минут девятого. Я ничего не соображал и едва не ответил на звонок. На нетвердых ногах я вошел в гостиную и спохватился, лишь когда мои пальцы уже коснулись трубки. Я отдернул руку, словно телефон был раскален докрасна, задрожал и стоял, как вкопанный, пока один из промежутков между звонками не начал делаться все длиннее и длиннее и не превратился в тишину, которую больше не нарушали никакие телефонные звонки.
В этот миг, во вторник 23 мая, меня посетила первая связная мысль:
«Теперь, когда у меня есть триста тысяч долларов, я могу позволить себе параллельный телефон». Мысль показалась мне приятной, и я улыбнулся, а потом, чтобы улыбка не пропала зря, пошел в ванную и почистил зубы перед зеркалом.
Мне с трудом верилось, что время близится к девяти утра: шторы по-прежнему закрывали все окна, так что в квартире было только-только за полночь. Собирая себе завтрак, я не мог избавиться от ощущения, что на самом деле готовлю поздний ужин. А когда без пяти десять я спустился по лестнице и очутился в залитом ярким солнцем мире, его сияние показалось мне неуместным, все равно как после дневного киносеанса – выходишь, а на улице еще светло.
И это неправильно, но деваться некуда: день еще не кончился.
Ощущение смещенности во времени сопровождалось еще одним, гораздо более противным. Это был зуд между лопаток. Я не заметил перед домом поджидавшего меня лимузина, а на тротуарах мне бросилось в глаза отсутствие бросающихся в глаза праздных личностей, но тем не менее я испытал неприятное и странное чувство, когда вышел на солнцепек и разом превратился в самую большую живую мишень на свете. Спускаясь по ступенькам крыльца, я размышлял исключительно о мощных винтовках на крышах домов напротив, об автоматах, торчащих из окон машин, о прохожих, которые вдруг резко разворачиваются и выхватывают пистолеты. Поэтому, когда я добрался до тротуара, а ничего плохого так и не случилось, наступила разрядка, и силы почти оставили меня. А разрядка – она хоть и приятна, но все же это разрядка.
Я поспешил в банк, где выяснилось, что Добрьяк, как я его и просил, перевел деньги на мой счет. Я обналичил чек и получил сто долларов, потом вволю поозирался по сторонам, поскольку боялся, что Добрьяк наблюдает за банком и поджидает меня. Не высмотрев никакого Добрьяка, я заметил, что довольно много подозрительных личностей избегают встречаться со мной взглядами, но для Нью-Йорка это обычное явление, так что едва ли кто-то из них следил за мной и имел ко мне какое-либо отношение.
Выйдя из банка, я направился к телефонной будке на углу. Мне надо было позвонить, а домашний телефон могли прослушивать в надежде обнаружить меня.
Почем мне было знать? Я похвалил себя за предусмотрительность, настроение поднялось, и я едва ли не в прекрасном расположении духа набрал номер коммутатора и попросил соединить меня с полицейским управлением.
Но спустя три с половиной минуты благодушия у меня изрядно поубавилось.
В Нью-Йорке разного рода беды и несчастья должны обрушиваться на вас очень медленно, только при этом условии от звонка в полицию будет какой-то прок.
Сначала телефонистка дала мне насладиться долгим безмолвием, изредка нарушаемым тихими отдаленными щелчками, а потом вдруг раздался щелчок совсем близкий и такой громкий, что у меня едва не лопнула барабанная перепонка.
Щелчок этот оказался предвестником длинной череды гудков. Их было всего четыре, но с большими промежутками (я уже успел вспотеть в этой будке), затем послышался похожий на хруст щебня мужской голос с бруклинским выговором. Этот голос интересовало только мое местонахождение. Я попытался произнести с десяток разных фраз, но довел каждую из них только до середины и наконец был вынужден сообщить голосу, на каком перекрестке я стою, после чего голос тотчас исчез, и меня угостили новой щедрой порцией тишины. Я привалился к стеклу будки и принялся следить за проезжавшими момо такси.
Потом вдруг снова грянул голос:
– Соркпфящщясстк!
– Ой! – воскликнул я. – Я хочу сообщить...
– Фаммация или заява? – спросил голос.
– Прошу прощения?
Голос вполголоса вздохнул.
– Вы хотите подать заяву или вы хотите передать фаммацию?
– Ах! – врубившись, проговорил я. – Вы имеете в виду информацию?
– Фаммация? Ладно.
Щелк.
– Нет! – вскричал я. – Не фаммация! Заява! Заява!
Но было уже поздно. Опять молчание, потом – новый голос:
– Сержант Сриз, фаммация.
– Мне не нужна фаммация, – сказал я. – Я хочу сделать заявление.
– Вы ошиблись номером, – сообщил он мне. – Не кладите трубку.
И принялся громко щелкать. Я отодвинул трубку подальше от уха, послушал отдаленные щелчки, а затем – и далекие голоса: подключился мужчина-телефонист, и мой приятель из фаммации велел ему соединить меня с отделом жалоб. Я с опаской прижал трубку к уху и после очередного короткого молчания услышал еще один новый мужской голос, который произнес:
– Сержант Сриз, дежурный.
– Я хочу сделать заявление, – сказал я.
– Преступление или правонарушение?
– Что?
– Вы хотите заявить о преступлении или вы хотите заявить о правонарушении?
– О похищении, – ответил я. – Полагаю, это преступление.
– Вам надо угол в розах, – сообщил он. – Не вешайте трубку. – И защелкал, давая понять, что говорить с ним дальше бессмысленно. Но я все-таки заговорил.
– Вы там все спятили, – сказал я тишине. – При желании можно похитить весь Нью-Йорк и запродать его Чикаго, а вы узнаете об этом только через неделю.
– Сриз, угол в розах слева.
– Что это такое?
– Угол в розах слева.
– Повторите еще раз, – попросил я, напрягая слух.
– Языка не знаете? – спросил меня очередной Сриз. – Вам позвать испаноязычного слева?
– Ах, уголовный розыск! – осенило меня. – Следователи?
– Не кладите трубку, – сказал он, и раздался щелчок.
– Подождите! – заорал я. Проходившая мимо молодая парочка шарахнулась от будки. Я видел, как они спешат прочь, всячески притворяясь, будто никуда не торопятся. Они так ни разу и не оглянулись.
– Мендес, уголь в срезах слива.
– Слушайте, – сказал я, но последующие десять секунд был вынужден слушать сам и выслушал общим счетом около миллиона испанских слов. Когда Мендес иссяк, я почувствовал легкое головокружение, но решил предпринять еще одну попытку. – Я не говорю по-испански. Есть там у вас человек, который знает английский?
– Я есть та-кой че-ло-век и знаю па-англейске, – с дивной четкостью произнес Мендес.
– Да благословит вас бог, – сказал я. – Я хочу сообщить о похищении.
– Ког-да сие есть за-имело мес-то?
– Вчера пополудни.
– По-чем?
– Вчера днем некая Гертруда Дивайн была похищена из своей квартиры.
– Ва-ше имья, сеньор?
– Это анонимный звонок.
– Мы есть обязьяны запи-сывать ваше имья, сэр, сеньор.
– Нет-нет. На то он и анонимный. Я не скажу, как меня зовут, обезьяны вы или не обезьяны. Адрес мисс Дивайн – Западная сто двенадцатая, семьсот двадцать семь, квартира...
– Не наш учь-ясток.
– Прошу прощения?
– По-че-му вы зво-ните в наш учьясток, сеньор, сэр? Это событие за-имело мес-то на даль-нем се-ве-ре го-ро-да. Па-га-дите, я сое-диню вас к нуж-но-му учья-стку.
– Нет, не надо, – ответил я. – О похищении я сообщил и теперь кладу трубку.