Страница 7 из 16
- Сложный вопрос.
- Две головы - два варианта. Человеческое общество, оно что клейкая паста, связывающая человека с человеком и нет ничего более ценного чем эта связь. Но воспевать надо не человека и не связь эту общелюдскую, а Человека в свете Человечества. И ты еще задаешь вопросы про Город! В Городе либо живут, либо это не Город...
Они прошли область лысых стволов со вздыхающими наростами чаг и болезненно-красными слюнями полипов. Как раз на уровне лица между деревьями провисали липкие паучьи паутины, что до умопомрачения лезли в глаза, в ноздри, в рот и их приходилось с остервенением отдирать от себя, брезгливо стряхивать шустрых членистоногих. Потом они чуть не увязли в обманчивом болотце с вспухающими волдырями тины и тяжелым смрадом тухлых яиц, и поскорее выбирались оттуда, цепляясь друг за друга и за скользкие бурые водоросли, извивающиеся плотным ковром, и напрочь там вымокли и устали, но выбрались невредимыми. Наспех сжевав по бутерброду, побрели в обход этого вязла и неожиданно напоролись на непролазный бурелом, где деревья валялись и торчали устрашающими штырями во все стороны света. Кое-где в воздухе колыхались тускло-жолтые плазменные шары и некоторые даже поворачивались было в их сторону, а один, наткнувшись при этом на сук, взорвался с оглушающим треском и обдал их ворохом пепла, а кожу покоробило кратковременным зудом. Смерть нешуточная бродила вокруг, но им удалось выкарабкаться и из этого навороченного бардака. Впрочем, избавления от Страха это не принесло. Потом они прошли обиталище смерти, где не пели птицы и не шумел верховой ветер, а кое-где в воздухе висели пугающие сгустки-марева, которые даже безрассудный Поэт обходил загодя. Хлипкие кустики и жухлая трава здесь были покрыты будто искрящимся белым инеем. Поэт назвал это Лиловой Изморозью и бесперечь твердил - вот пришествие дьявола на землю. Потом, уже выбравшись из костлявых сатанинских лап, еще раз передохнули, упав на поляне в шелковистую траву. Начинало клонить к вечеру.
- Отдыхаем и последний марш-бросок вперед. С учетом петли, которую дали, думаю осталось несколько километров.
Егор устало кивнул. Они пожевали перемасленные рыбные консервы с хлебом и, хотя вставать было никак невозможно, все-таки пересилили себя и поднялись. Оптимизм Поэта заметно поубавился и болтался как лисий хвост. Вскинув отяжелевший рюкзак, он неуверенно шагнул. Егор попросил помочь ему надеть свой рюкзак. Ныло натертое плечо. Поэт помог, а потом они еще постояли, сгребая подошвами ботфорт старую влажную хвою поверх оставшегося от завтрака мусора.
- Все, вперед! - скомандовал Поэт и пошел.
- Подожди, - остановил Егор, - а разве в ту сторону?
- В ту, в ту, - быстро ответил Поэт. - Идем как шли.
- А я поэтому и спрашиваю, что до остановки мы брали на четверть круга правее.
Тот продолжал грузно идти.
- Поэт! - крикнул Егор, стоявший на месте.
Тот побагровело обернулся и внятно произнес:
- Замолчи! Идем как шли и не путай! - и пошел дальше, но, как показалось будто, помедленнее. Егор поспешил следом.
- Постой, Поэт, - он догнал его и тронул за плечо. - Я ясно помню, что мы шли в том направлении.
Поэт остановился и, улыбаясь, снял с себя рюкзак.
- Все, здравствуй, бабушка. Этого я боялся.
Егор непонимающе смотрел.
- А теперь не двигайся и внимательно вспомни, Егор, откуда мы пришли?
Егор не задумываясь указал рукой. Поэт показал в другую сторону.
- А вот я, брат, - сказал он, - насколько еще доверяю своей памяти, помню что пришли оттуда.
Егор все не понимал. Он был уверен. Впрочем что там, эта уверенность быстро таяла и вскоре как пшик исчезла. Теперь, напрягши память, он видел перед глазами только стволы, стволы и листву под ногами.
- А ты твердо убежден в своей правоте? - спросил Егор Поэта.
- Только без паники.
- Да уж, - сказал Егор.
- Без паники, я сказал! Мы не маленькие дети...
Справа раздался рык.
...
В мгновенье ока, без слов поняв друг друга, содрав неуклюжие рюкзаки свои с плеч, царапаясь и соскабливая кожу с рук и ткань с одежды, забыв про условности и усталости, они расторопно вскарабкались на соседние деревья до развилок сучьев с колотящейся грудью.
- "Кто это?" - "Тсс, тихо!" - "Ружье надо было брать!" "Бесполезно!" - Где-то поблизости - за полем зрения - неуклюже и деловито вытаптывали кусты. - "А по голосу кто? - спросил Егор, потому что ему не хотелось здесь сидеть. - Хищник?" Поэт не ответил. Тогда Егор поднялся еще выше, на удобный сук и достал из кармана измятый клочок схемы леса. Итак, где же мы теперь? Он повертел ее и так и сяк в руках, однако вскоре пришел к выводу, что не понимает в этих символах ни на полушку. Как будто бы схема говорила если и про лес, то не этот. По пути их следования там стояло: приблизительно на месте болота кружочек с четырьмя рисками; бурелом указан верно, но как-то странно, в виде частокола; а дальше вообще шел кавардак - перевернутый грузовичок, сердечко. Потом, наперерез всей схеме тянулась железная дорога, разветвляясь и упираясь одним концом в колючую проволоку тюрьмы, другим в подземный завод посреди тайги, а третьим круто поворачивая к Светлоярску. Ну и ладно, грустно подумал Егор, буду знать впредь, что человеку надлежит полагаться только на себя. Затем он слазил на верхушку дерева, но в вышине так ничего и не смог увидеть, кроме густой зелени. Тогда он слез обратно и позвал Поэта. Шепотом переговорив, они решили спуститься, по крайней мере на первый взгляд в кустарнике больше не шебутились.
- Наверное мумерага... или волкодавы, - произнес Поэт.
- Куда направимся?
- А почем я знаю - куда! Куда-нибудь.
Весь оптимизм его обратился мишурой. Егор сказал:
- Тогда пошли на то место, где завтракали. А если по солнцу определять - не помнишь как оно стояло к нам когда выходили?
- Не помню я ни фига, - психанул Поэт и как противный сел на землю и закрыл пальцами лицо.
- Поэт! - заорал Егор. Поэт не отозвался. Тогда Егор схватил его за руку и с силой дернул на себя. - Надо идти, чего мы здесь забыли? Надо идти!
Сам не в себе, совсем размякший Поэт поднялся и поплелся за Егором. До той поляны они ничего не придумали. Вдруг Поэт вскрикнул: "Ложись!" и повалился на Егора и они покатились в сырую ложбинку, переваливаясь друг через друга, а по стволам вдарил тугой автомат длинной очередью и пули срывали кору, злым рикошетом взрыхляя землю. "Ид-диоты... Сволочи..." задыхался Поэт и они вскочили и побежали, прячась за стволами, а пули все визжали и взрыхляли землю, а потом затихли и тогда они остановились внутри оврага и сокрушенно упали в песок. "Гады..." - бормотал Поэт и прикладывал мохнатый лист какого-то растения к ободранному запястью.
А потом их заели слепни и Поэт сказал: "Это был армеец, а значит город совсем близко". И они устало поперлись дальше по светлеющему лесу.
Вскоре вышли на широкий просек с железнодорожным полотном. Справа медленно выплыла угольно-черная морда паровоза и, сотрясая основы мирозданья, мимо них пронесся тягач с бесконечно длинным составом... Дуду-дудук... дуду-дудук... Они с трудом перебрались через крутую шлаковую насыпь с горячими рельсами и промасленными шпалами, и снова углубились в лес, но это уже был скорее не лес, а брошенная обросшая свалка. И когда они проходили мимо наваленной кучи мусора - кучи подпорченных пользованных артефактов, Егор странновато посмотрел на нее и задумчиво произнес: "Гомосапиенс".
Они вышли прямиком на могилки, откуда их прогнал разъяренный сторож с увесистой метлой, а расхрабрившийся Поэт с ним чуть не подрался. За кладбищем неожиданно лес кончился и с высокой горы, на край которой с бетонным парапетом и крутым зигзагообразным серпантином лестниц они вышли, им открылся широкий, слегка задымленный вид Светлоярска.
Город! Какое шикарное и избитое слово! Попробуйте его на вкус и вы почувствуете соседство роскоши и нищеты, любви и мизантропства, интеллекта и варварства, прямоты и ханжества, целомудрия и разврата. Это Город!