Героев не убивают

А выражение этого лица убедило меня в том, что шок был достаточно силен. Но следовало закрепить достигнутое, и я присела на корточки и, расстегнув на Царицыне кобуру, вынула пистолет, методично сняла его с предохранителя и передернула затвор, дослав патрон в патронник. — Боже, чего мне стоили эти уверенные движения! Всю ночь под руководством Кораблева я училась делать это непринужденно и элегантно, на «Макарове», который любезно одолжил мне Кораблев. Ленька даже, увлекшись, научил меня досылать патрон одной рукой, путем трения пистолета о бедро.

Я боялась, что увидев перед собой в подвале распластанного на куче мусора Царицына, я дрогну сердцем и не смогу выполнить свою задачу, но, как ни странно, это зрелище только ожесточило меня. Задыхаясь от ненависти к Царицыну и каким-то внутренним взором отмечая, что эта ненависть — именно то, что мне нужно, я ткнула Царицына стволом пистолета в висок.

— Сука! — сквозь зубы сказала я, заметив, что Царицын вполне осмысленно смотрит на меня, видимо, искренне не понимая, что происходит.

Я присела перед ним на корточки и снова ткнула пистолетом в лицо. Он в изумлении даже не отвернулся.

— М-маша! — промьяал он. — Ты что?!

— Сейчас я тебе объясню. — Я снова толкнула его стволом в висок. — Ты понимаешь, что если я выстрелю тебе в голову, а потом отстегну наручники и вложу пистолет в твою руку, найдут тебя не скоро? А когда найдут, я с удовольствием дам показания, что ты готовился к самоубийству. В любом случае меня вряд ли кто-то будет подозревать. Кроме того, у меня алиби.

— Маша, — тихо сказал Царицын, пытаясь поудобнее устроиться на обломках кирпича.

— Ах, ты уже освоился, — разозлилась я и, подумав, что нужно усилить впечатление, чтобы он забыл о комфорте, выстрелила в стену за головой Царицына.

Одному Богу известно, как я сама испугалась при этом, но впечатления Царицына, безусловно, усилились.

— Чего ты хочешь? — прошептал он, щурясь от яркого света и отплевываясь от бетонной пыли, медленно оседавшей после выстрела.

— Сейчас скажу. Я включу видеокамеру, и если ты расскажешь, как подставил Крушенкова, а потом еще и напишешь все это, я сниму наручники и отпущу тебя на все четыре стороны. Ты можешь ехать в Англию, и я даже позволю тебе получить деньги, — при этих словах лицо Царицына дернулось, и он с ужасом уставился на меня, — но твой счет в банке Ирландии будет блокирован до тех пор, пока Крушенкова не освободят из-под стражи.

— Какой счет, о чем ты, Маша? — Царицын захлопал глазами, но это меня не обмануло.

— Вот этот счет, ублюдок. Узнаешь? — Я помахала перед носом Царицына листком бумаги. Он, напрягая глаза, стал вглядываться в текст и, прочитав, отвернулся.

— Ну что? Счет уже блокирован. Ты не получишь ни одного гроша, пока Крушенков будет сидеть.

— Маша, здесь какая-то ошибка. — Он подался ко мне, но получил пинок ногой от Кораблева, стоящего сзади и бдительно следящего за каждым его движением. Дернувшись, он откинулся назад и затих.

— Ты! — Я ткнула его стволом пистолета под подбородок. — Я с тобой не собираюсь торговаться. Или ты сейчас начинаешь рассказывать, или я выстрелю тебе в голову и спокойно уйду отсюда.

— Но тогда Крушенков будет сидеть, — пробормотал Царицын.

— Ничего, зато сидеть ему будет гораздо приятнее. — Я кивнула Кораблеву, и он сильно пнул Царицына по почкам. — Я не шучу, убдюдок, у тебя три минуты на размышление. — Я поднесла пистолет к носу Царицына и держала так, пока он не прошептал:

— Хорошо, я все скажу, но это бред.

— Нет, ублюдок, не думай, что ты так дешево отделаешься. Ты расскажешь все так. чтобы не было сомнений, что виноват ты. Ты знаешь, что такое преступная осведомленность? — Он, не сводя глаз с пистолета, кивнул, но я на всякий случай объяснила:

— Это когда преступник рассказывает то, что может знать только он, только тот, кто совершил преступление. Усвященко ведь ты замочил, так что расскажешь, что ты дал ему за то, что он тебе выдал пистолет Сергея. Ну!

— Двести долларов, у меня номера переписаны, — прошептал Царицын.

— Не сомневалась. Но ты это скажешь на видео.

— Нет! — Он спять дернулся, но наткнулся на Ленькин сапог. Было заметно, что он мучительно старается понять, кто мой сообщник, и теряется в догадках.

— Да. Я включаю камеру.

— Отстегните меня…

— Даже и не думай.

Камера была установлена и отрегулирована таким образом, что брала крупным планом только лицо Царицына. Ленька постарался и уложил нашего фигуранта тютелька в тютельку туда, куда нужно.

— Нет! — Он отвернулся, а я кивнула Леньке.

— Это твое последнее слово? — спросила я Царицына, по лицу которого текли бессильные слезы, и, к своему собственному удивлению, не испытывала к нему никакой жалости. Он молчал и плакал. — Хорошо.

Ленька сзади вывернул ему руку, взял у меня пистолет, вложил в руку Царицына, но тот заорал:

— Нет! Не надо!

— Тогда говори. — Я забрала пистолет. — Я включаю камеру, и учти: если ты ляпнешь в объектив что-нибудь не то, я пристрелю тебя без всякого сожаления.

Ты понял, ублюдок?!

Уж не знаю, что было в тот момент в голове у Царицына. Я только надеялась, что он поймет — я не шучу. И добил его, конечно, не пистолет в моих руках и не Ленькин пинок, а номер счета в Ирландском банке. Он начал говорить.

После того, как он закончил, мы отстегнули наручники, вывели Царицына на воздух, посадили в его машину и оставили приходить в себя.

— Мария Сергеевна, — спросил меня Кораблев по дороге, — за что он так Сергея? Из-за Хорькова?

— Из-за себя. Сергей запросил, чьи агенты Востряков, Рыбник и Трубецкой, а потом нашел свои запросы в ящике стола Царицына. Этот ублюдок знал, что Сережка поедет в тюрьму, и купил контролера. Всего за двести долларов. Встретился со своим агентом Трубецким, грохнул его — все равно уже надо было от него избавляться, и вернул пистолет.

— Неужели Сережка не заметил, что патрона не хватает, когда получал пистолет на выходе из тюрьмы?

— Леня, история об этом умалчивает. Вот выйдет Сережка, спросим у него.

А вообще-то я знаю случай, когда опер получил по ошибке чужой пистолет, сунул его в кобуру и пошел. Это выяснилось только на строевом смотре.