Героев не убивают

Так, что еще? Вместо Крушенкова коллегам Трубецкого вполне мог звонить тот, кто организовывал подставу. Именно за тем, чтобы журналисты потом подтвердили — да, звонил Крушенков, разыскивал Трубецкого, был пьян и грозился.

Вопрос в другом: как убийце удалось на время завладеть оружием Крушенкова, чтобы грохнуть Трубецкого именно из этого пистолета? Мне нужно точно, до минуты, знать, что делал Крушенков в день убийства.

На дрожащих ногах я принеслась домой и стала разыскивать адвоката, защищающего Крушенкова.

Адвокат Берман, на мое счастье, был дома, иначе я взорвалась бы от переполнявших меня эмоций.

— Михаил Соломонович, здравствуйте, вас беспокоит следователь Швецова.

— Здравствуйте, — удивленно протянул он. — У меня вроде бы нет подзащитных в вашей епархии…

— Есть, мой друг Сергей Крушенков.

— О-о! Ну что я могу вам сказать? Ситуация очень сложная, почти безвыходная. Я уговариваю вашего друга признать патологическое опьянение, но он упорно сопротивляется.

— Михаил Соломонович, пока рано. Мы всегда успеем этот факт признать, давайте лучше докажем невиновность Крушенкова.

— Я бы и рад… Напомните ваше имя-отчество?

— Мария Сергеевна.

— Да, я бы и рад, Мария Сергеевна, но здесь не тот случай. Здесь надо бороться за приговор. Если удастся несколько лет скостить, это будет удача.

— Михаил Соломонович, давайте попытаемся.

— Ну что ж, — терпеливо вздохнул умудренный жизнью Михаил Соломонович, — давайте попытаемся, но учтите, что времени у нас не так уж много. Что от меня требуется?

— Я вас умоляю, сходите к нему как можно скорее и выспросите, буквально по минутам, что он делал в день убийства. Прямо с раннего утра, подробнейшим образом. Уповаю на вашу дотошность, уважаемый Михаил Соломонович.

Берман, повздыхав, обязался выполнить мое поручение.

— Не думаю, что это как-то поможет, но если это в интересах моего подзащитного, я обязан это сделать.

Вечером следующего дня мы встретились в консультации у старика Бермана.

Он протянул мне листок, исписанный с двух сторон почерком Крушенкова.

— Вот, с риском для жизни пронес из комитетского узилища. Поможет это?

— Пока не знаю. Я завтра позвоню вам.

Не утерпев, я начала изучать выданный мне Берманом листочек еще в транспорте по дороге домой. Добросовестный Крушенков упомянул даже такие подробности своего бытия, как чистка зубов и принятие душа в утренние часы, особо отметив, что при этом он находился в квартире один, дверь была заперта на замок и цепочку. Описывая свой распорядок, он одновременно отмечал, где был его пистолет в это время, видел ли он свое оружие. Приход на работу; ехал в своей машине, пистолет был в кобуре. Заполнял бумаги за столом, пистолет в кобуре, кобуру не снимал. Уехал в следственный изолятор, добирался на машине, пистолет был при нем. Сдал пистолет в следственном изоляторе. Выйдя из следственного изолятора, около восемнадцати часов вернулся на работу, на своей машине, пистолет был в кобуре. Не обедал. На работе выпил; пил в кабинете, запершись изнутри, пистолет был при нем. Отпер дверь Царицыну в восемнадцать тридцать, вышел вместе с ним, Царицын проводил его домой, довез на своей машине, пистолет при этом был у Крушенкова в кобуре, и Царицын не делал никаких попыток им завладеть. Придя домой, Крушенков заперся, проверил наличие удостоверения и оружия, убрал пистолет в домашний маленький сейф и лег спать. Дверь была закрыта изнутри, в том числе и на цепочку. На окнах решетки, так что проникновение в квартиру через окно исключается. Замок сейфа повреждений не имел, пистолет Крушенков на следующее утро достал оттуда же, куда положил его накануне.

Внизу второй страницы был нарисован маленький черно-белый котенок и сделана приписка: «Машенька! Даже если это не поможет, все равно спасибо.

Всегда твой, Серега». У меня сжалось сердце от этой приписки. Я вспомнила котенка, который недолго был нашим спутником, вспомнила Крушенкова, сидящего на корточках перед безжизненным черно-белым тельцем вспомнила, как он катал меня на машине, терпеливо ожидая, когда я высплюсь…

Что ж, единственное место, где Крушенков в тот день расставался с пистолетом, был следственный изолятор.

Пробежав еще раз глазами по обеим сторонам бумажного листка, я позвонила Горчакову и попросила отметить меня завтра в журнале ухода: я с утра поеду в тюрьму. Я уже ложилась спать, когда раздался телефонный звонок — это был адвокат Берман, который долго извинялся и сообщил, что забыл передать мне кое-что на словах.

— Сережа сказал, дословно: запросы он сделал и нашел их потом в ящике в своем кабинете.

— В ящике? Своем или чужом?

— Я и не спросил, — оправдывался старенький Берман.

Утром в следственном изоляторе, как всегда, было столпотворение. Я уверенно протолкалась к окошечку, где выдавали пропуска, и под ревнивыми взглядами стоящих в очереди попросила выписать мне пропуск в оперчасть.

На пути к оперативным кабинетам, там, где всегда вывешивают поздравления сотрудникам — с днем рождения, с наградами или победой на профессиональных конкурсах и объявления о культмассовых мероприятиях, я увидела большое объявление в траурной рамке.

Под фотографией черные буквы с прискорбием извещали, что похороны трагически погибшего Виталия Усвященко состоятся завтра в девять часов. Фамилия покойного мне ничего не сказала; поднявшись к операм, я спросила у Леши Симанова, кто такой Усвященко.

— У вас что, опять захват заложников?

— Нет, какой захват. Виталик Усвященко контролером стоял, внизу на КПП.

Ты что, его не помнишь?

— Признаться, нет. А что с ним случилось?

— Да машина сбила. Вышел с дежурства и стал дорогу перебегать.

— Сразу Насмерть, что ли?

— Всмятку.

— А водителя задержали?

— Куда там! Унесся. Ты же знаешь, какое тут движение.

— Надо же, кошмар какой.

Мы немного посплетничали, и когда я высказала операм свою просьбу, они только покали плечами.

— Запрос сделаешь? Чтоб все было официально? — спросил Симанов.

— Сделаю, — на секунду задумавшись, ответила я.

— Ну посиди, чайку попей. Я сейчас. Чаек мне в глотку не лез, меня трясла нервная дрожь. Я с трудом дождалась возвращения Симанова, с тревогой думая, как мне подступиться к человеку, фамилию которого сейчас мне назовут.