Тайна машины Штирлица

- Можно допустить, что для этой консультации ему понадобилось ценное старинное охотничье ружье - показать как образец, - продолжал размышлять Юрка. - Положим, за ним пристали служебную машину, поэтому его "опель" на месте. Но, опять-таки, мы утыкаемся в сожженную фотографию и в переставленную вазочку - в них-то какой смысл?

- И про испуг кота Васьки не забудь, - напомнил Ленька.

Димка покачал головой.

- Ребята, мы сами этот клубок не распутаем. Скорей всего, Дашиного отца и правда вызвали на срочную консультацию. Дождемся его - и все объяснится, - он повернулся и опять поглядел в окно. Прибираясь, Даша раздвинула занавески, чтобы в прямом солнечном свете ярче горели осколки стекла, и чтобы было легче их собрать, и теперь подоконник, который солнце покрывало ласковой позолотой, казался первой ступенькой в какой-то чудесный, парящий над землей, мир, первой ступенькой лесенки к небесам. - А вообще, как здорово! Вон туда, знаете, такой вид открывается, за завод "Серп и Молот" - просто вся Москва, в ту сторону, как на ладони, и кажется, будто на весь мир глядишь... Потому что здесь, изнутри, так уютно... И Даша - хорошая девчонка, - добавил он так, как будто качества Даши имели прямое отношение к тому, что и солнце светит, Москва распахнута вширь и вдаль, и душу греет эта отворенность в светлый и радостный полдень.

Впрочем, так оно, наверно, и было. У друзей голова кружилась - и они мечтали о том, чтобы смогли оказаться полезными Даше, прийти к ней на помощь и выручить её. Нет, они не надеялись на худшее - наоборот, они были уверены, что с её отцом ничего не случилось - просто так приятно было осознавать себя рыцарями без страха и упрека, так хотелось, чтобы их рыцарственный порыв нашел применение...

И, видно, в этом благостном и размягченном состоянии лучше думалось потому что Димка вдруг резко отвернулся от окна, и в глазах его полыхал свет невероятного озарения.

- Ребята! Я, кажется, понял, что случилось с вазочкой!..

- Ну?.. - его друзья подались вперед.

- Вот объясните мне, как кот мог опрокинуть вазочку, стоявшую на столе, когда он выскакивал в окно? Ведь стол сдвинут чуть в сторону от окна!

- Допустим, - сказал Юрка. - И что из этого?

- А то, что вазочка должна была стоять на подоконнике, чтобы Васька её своротил! И, кстати, вспомните, как лежали осколки! Если бы вазочка слетела не с подоконника, а со стола, то её осколки лежали бы совсем по-другому! А теперь вспомните профессора Плейшнера, с которым "пьяный воздух свободы сыграл злую шутку"! Он должен был поглядеть, стоит на подоконнике горшок с цветком - знак тревоги - или нет! Так вот, если Дашин отец выставил на подоконник вазочку - то это тоже должен был быть знак тревоги, применяемый только в особых случаях! Потому что, понятно, по простому поводу такую бесценную вазочку, переливающуюся всеми цветами радуги, на подоконник не поставишь! И, главное, такая вазочка, стоя на подоконнике, будет видна издалека, с другого конца улицы - именно потому что она переливается и сверкает!

Ленька и Юрка сразу оценили всю важность этих доводов.

- Выходит, произошло нечто чрезвычайное? - проговорил Юрка. - Но что могло произойти, посреди Москвы, а не какой-нибудь Швейцарии, почти через тридцать лет после войны?

- Вот это, ребята, - торжественно, почти патетически, проговорил Димка, - нам и предстоит выяснить!.. Но я вас уверяю, что все это - не просто так... Тс-с! - он поднес палец к губам, потому что Даша как раз возвращалась на кухню.

- Что у вас? - спросила она. - Не стали пить чай? А я проглядела все альбомы - все фотографии есть, ни одного пустого места. То есть, пустые места кое-где оставлены, но фотографии приложены тут же, между страницами, и уже подписи под пустыми местами имеются, чтобы было понятно, какую фотографию куда вклеивать. Так что сожженная фотография - никак не из альбомов!

- В общем, этого и следовало ожидать... - сказал Юрка. - Теперь надо решить, что делать дальше.

- А дальше... - Даша запнулась. - Ребята, вы не останетесь у меня, до прихода папы? Мне страшно одной, потому что, мне кажется, происходит нечто непонятное.

Ребята переглянулись - потом поглядели на настенные "гжельские" часы.

- Бабушка будет волноваться, если я не появлюсь к обеду... неуверенно начал Ленька.

- Так скажи ей, что пообедаешь у меня! Обед есть!

- Сейчас позвоню, - живо согласился Ленька. - И тогда получается, что мы свободны до вечера...

- Ну да, до следующей серии, - кивнул Юрка. - Родители у нас появляются где-то в шесть, и, значит, до семи никто беспокоиться не будет. То есть, до самого вечера никто беспокоиться не будет, но ведь в семь сорок, по-моему - следующая серия, а ещё надо успеть поужинать... Словом, можем торчать у тебя ещё полдня - пока не надоедим тебе так, что ты сама нас выгонишь!

- Вот и отлично! - обрадовалась Даша. - Тогда давайте все-таки выпьем чаю, а пообедаем часа через два. Может, отец к этому времени все-таки появится.

Пока закипал чайник, Ленька позвонил домой и предупредил, что задержится и пообедает у друзей. На этом все посторонние проблемы были решены.

- Значит, никаких следов, что это может быть за фотография и откуда она? - спросил Юрка, когда все уже сидели за столом.

- Никаких! - покачала головой Даша. - Не знаю, что и думать.

- А что вообще ты знаешь об отце? - спросил Юрка. - Ты можешь нам рассказать?

- Ну... - Даша взяла паузу, собираясь с мыслями. - Я знаю, что он попал в Берлин совсем молодым, вместе с родителями. Выехали они довольно поздно, в двадцать шестом или двадцать седьмом году - в один из последних годов, когда выезд за границу был довольно свободным. То есть, если папе сейчас шестьдесят четыре, то ему было семнадцать или восемнадцать лет. Отец говорит, это совпало с назначением дедушки в какую-то советско-германскую комиссию по техническому сотрудничеству, поэтому его родители уехали, не теряя советских паспортов. В Берлине отец закончил медицинскую академию, стал работать врачом. В конце тридцатых, когда стало ясно, что Гитлер готовится к войне со всей Европой, дедушка с бабушкой выехали во Францию, а оттуда чуть ли не в Аргентину, и их след надолго затерялся. Отец остался работать в Германии, и к началу войны ему было... да, тридцать два года. Его должны были арестовать как подданного враждебной державы, но он сумел забрать себе документы своего немецкого приятеля, погибшего под бомбежками, уехал в Дрезден, где его никто не знал, и стал работать в госпитале как Иоганн Штульман. В армию его не призывали, потому что он был очень хороший врач, и такие врачи требовались в тылу. Он всегда любил охотиться, с ранних лет - и всегда в выходные дни уезжал на охоту, бродил по лесам. В последние дни войны у него на излечении находился какой-то крупный чин, то ли из СС, то ли из гестапо, и этот крупный чин проболтался в бреду, в лихорадке, что к приходу советских войск подготовлено полное уничтожение Дрезденской галереи. Отец сумел перейти линию фронта и связаться с нашим командованием - собственно, отец оказался одним из тех людей, благодаря которым гибель галереи была предотвращена. За это он и был удостоен благодарности, а в Москве, когда он вернулся, ему выделили два трофейных "опеля",один - на запчасти. Потом у него были неприятности, как у всех при Сталине, но его не посадили. Наоборот, его опять отправили за границу, врачом при посольстве. Там он сумел вновь разыскать своих родителей, и устроил так - это было уже после смерти Сталина - что получил назначение в Аргентину. Там он встретился с дедушкой и бабушкой, жил бок о бок с ними больше двух лет, и вернулся в Москву вскоре после их смерти, в начале пятьдесят восьмого года. Почти сразу он познакомился с мамой, женился на ней и родилась я. Мама умерла, когда мне было шесть лет. А отец до выхода на пенсию работал во всяких закрытых "ведомственных" больницах. Вот и все. Интересная жизнь, правда? И папа обещал мне рассказать про неё намного подробнее, когда я подрасту.