Страница 45 из 73
- Эх! - сказал я. - Раз уж по старому поехали, что предки напели, то вот вам еще.
И пропел:
А самолет летит,
Кабина крашена,
Убили Пушкина,
Поэта нашего!..
А самолет летит,
Пилот - уродина,
Проклятый Берия
Изменник родины!..
И снова в глазах Татьяны злое спокойствие моря плеснулось.
- И что, - спросила она, - неужели ничего покруче уже не поют? Неужели деревня ослабла?
- Как это - ослабла? - Зинка из-за стола вывалилась и начала притоптывать, такую плясовую выдавая, что даже этот крепкий дом, на века сделанный, затрясся малость. И мне кивнула. - А ну-ка, подыграй!
Я и подыграл. А она, как тон поймала, так и пропела, кружась и приплясывая:
В огороде, в борозде,
Нашла девица муде,
И пришила, пристрочила
К рыжеватенькой пизде!..
Ну, тут уж и я не сдержался, подхватил:
Мимо тещиного дома
Я без шуток не хожу,
То ли хуй в забор просуну,
То ли жопу покажу!..
И пошли мы выдавать. Всего, что напели, я вам и приводить не буду. Не знаю, засмущали молодежь или нет - ведь молодые девки все-таки сидели, и не из тех, которые оторвы, а такие, сами понимаете, при которых и парням подобное слушать неудобно - но уж весь наш "деревенский фольклор", как это называется, на полную мощь продемонстрировали, выплеснулись и повеселились, как давно не было. Зинка уже хохочет, сквозь смех едва слова выговаривает, у меня пальцы с клавиш срываются. Взял я для порядку последний наигрыш, доголосил, вот это:
Мой миленок от тоски
Пробил хуем три доски,
Возрастает год от году
Мощь советского народу!
И гармонь отставил.
- Все, - сказал я, - выдохся. Теперь горло освежить, а там посмотрим.
Молодежь переглядываться стала, но тут Татьяна, аккуратно так, сигарету на край пепельницы пристроила и нам зааплодировала. Тогда и остальные захлопали, Катерину включая. Ну, значит, все вовремя пришлось, чтобы воздух легче стал.
Зинка на стул упала, рукой обмахивается.
- Ох! - говорит. - Давно так не топала! Налейте-ка и мне!
Ну, всем по очередной налили, а там и чай готовить начали. За чайком опять нормальная беседа потекла. Девки и Зинка о своем толкуют, Гришка, как всегда, что-нибудь к месту ввернет да и опять замолкнет, Константин улыбится да отвечает, когда его спрашивают, Мишка соловьем под Татьяну заливается. Словом, все как положено.
- А не жалко, - спросила Татьяна, - что деревни пустеют, что молодежь разлетается?
- Да разве ж у нас пустеют! - отозвался Мишка. - Вот за Вологдой, и дальше на север, к Архангельску, там деревни просто мертвые стоят. Набредешь на такую или проедешь мимо, по старому тракту, все дома заколоченные, ни единой живой души, выбирай дом, какой приглянется, да и жируй. Правда, и электричество от таких деревень давно отключено, и до ближайшего рейсового автобуса с полтора часа ходу бывает, а продуктов никаких, естественно, нет, но ведь и это решаемо. Навезти зараз несколько мешков муки, чтобы хлеб выпекать, и, там, чаю, кофе, сахару, чего еще, патронов, например, лекарства главные или сетей с крючками, да и обосноваться глухарем. Потому что огороды хоть и заросшие, но их нормально можно в порядок привести, чтобы и картошка была, и капуста, и зелень всякая, и даже яблоки с вишнями. Вот, мы в одной деревне, которую проезжали, яблок с вишнями набрали на всю бригаду. Хоть, вроде, и одичалые давно, но сочные и сладкие, и крупные даже. Я так скажу, что с самогонным аппаратом с таких плодов хорошим пойлом на год вперед обеспечишься, а самогонный аппарат можно из чего угодно сообразить. А и рыба, и мясо - это не проблема. Там лососи ходят - во! - медведи их ловят. И зайцы есть, и другая дичь. А медведя завалить - так тебе не только мясо, которое все хвалят, но и медвежий жир, который от любых болезней лечит, и желчь медвежья, тоже очень целебная, и шкура. Словом, не пропадешь, от мира отъединившись.
- Неужели в тебе такая жажда покоя и одиночества? - спросила Татьяна. - Мне показалось, ты из таких, которые и красивую жизнь любят, и все удобства.. Разве нет?
- А кто ж красивой жизни не любит? - отозвался Мишка. - Но мы ведь так и так месяцами в лесах. А приедешь на неделю - вот тебе и красивая жизнь. Мы вроде сухопутных моряков получаемся, если подумать. У моряков - море, а у нас - лесные чащобы. Натоскуешься по цивилизации, зато как на причал встанешь - тут тебе и бары-рестораны, и ботиночки со скрипом, и все такое. А если вот так, при своем хозяйстве жить, то это не то, что в бригаде, в походных, можно сказать, условиях. То есть, может, я через месяц по городу затоскую и сбегу, я не спорю... Но бывает со мной такое, когда выйдешь вдруг к северной реке, спиной к серым избушкам на пологом таком склоне, на зеленом лугу, плавно к речке спускающемся, и эта река извилистой лентой перед тобой блещет, а на другом берегу и золотая морошка стоит, и алая клюква, и на излучине реки, у медвежьего камня какого-нибудь, только лосось плеснет или форель, и, кроме этого, тишина кругом, то вдруг так хорошо и спокойно на душе становится, что подумаешь: вот, бросить бы все, и запереться здесь. Конечно, северные реки - они не наша Волга, которая, почитай, всю страну поит, кормит и на себе носит, но в них своя прелесть есть, тихая прелесть. Не приволье больших вод, понимаешь, а приволье лугов и неба. А как представишь, что на фоне этого неба дымок от твоей баньки поднимется, и ты, в этой баньке напарившись, можешь, вне чужого подгляду и никого не стесняясь, через луг пробежать и в ледяную воду плюхнуться, чтобы потом вернуться и дальше париться, или, зимой, в снег выскочить, и прямо в чистые сугробы нырнуть... Как представишь, говорю, так на душе совсем странно становится. Вроде, и тоскливо, и радостно, и будто воспоминания о жизни, которой ты никогда не жил, наполняют тебя так, словно эта жизнь и вправду была... И еще, подумаешь, при доме ведь можно и дизель поставить, или ветряк, а то и на реке вертун соорудить, чтобы собственное электричество было и чтобы ни от кого не зависеть, то и телевизором можно тогда обзавестись, и видеомагнитофоном. Как в город вылезешь, так, скажем, купить разом штук двадцать или тридцать видеокассет, с самыми классными фильмами, а классный фильм можно и по многу раз крутить... И запасец пополнять.
Теперь все Мишку слушали, притихнув, а он, заметив это наконец, смутился малость, осекся, потом проворчал:
- Да ладно, как будто я не понимаю, что для другой жизни сделан. Но уж и помечтать нельзя!..
- А почему ж для другой жизни? - спросила Татьяна. - Может, конечно, сто лет так и не проживешь, а месяца на три в году в такой дом было бы уезжать очень здорово. Зато потом больше вкуса в городской жизни почувствуешь, со всеми её условиями.
- Нет, - Мишка мотнул головой, вполне серьезно отвечая. - На три месяца в году никак не выйдет. Это может, в других странах допустимо дом надолго оставлять без присмотра, а у нас никак нельзя. Разденут дом. Хоть тот же дизель для выработки электричества: его, уезжая, с собой не заберешь, и особо не спрячешь, а если хоть какой слух пойдет, что у меня дом на автономном электричестве, мужики за пятьдесят километров на тракторе попрутся или на снегоходе, чтобы этот дизель приватизировать. Заодно и все другое разворуют. Можно, конечно, воров выследить, как приедешь - следы-то и наводки по округе всегда останутся - и так им вломить, чтобы больше никто никогда не совался, зная, что я, в любом случае, найду и убью, но это хорошо будет, если они уворованное себе оставят. А если пропьют? По новой всем обзаводиться?.. Нет, - Мишка вздохнул. - Помечтать, конечно, не вредно и приятно, и приятно мгновения тишины над излучинами лососевых рек ловить, когда эти тишину, и покой, и отсветы с неба, будто полной чашей в руках держишь... Чашей с девятью жизнями, так вот. И как пьешь эту чашу, глоток за глотком, так будто бессмертие в тебя входит. Ну, не совсем бессмертие, конечно. Когда-нибудь умрешь, но, все равно, чувство вот такое, что хоть застрели тебя сейчас, или голову отруби, а ты воскреснешь, и у тебя в запасе ещё семь или восемь жизней останется. Потом, как опять под смертный удар попадешь, шесть, пять, потом четыре... Ну, лет на триста хватит. А к тремстам годам, небось, и жить поднадоест, помирать не жалко будет.