Страница 13 из 118
- А у нас есть семейное счастье?
Монах смущенно молчит.
- Падре, я понял ваше молчание. Нету. Недавно вы сказали старой Рухеле, что Маньяра - дом, где нет любви.
Грегорио хочет возразить, но Мигель движением руки останавливает его.
- Я сам слышал, падре!
- Да, я сказал так, не отпираюсь, - признается старик. - Быть может, я лгал...
- Вы никогда не лжете, падре! Я не очень хорошо знаю, что такое любовь. Однако ничего похожего я не видел в нашем доме. Разве что когда его преосвященство целует руку матушки. Но ведь этого не может быть! А мне бы так хотелось... так хотелось бы мне узнать, что такое любовь!
- Бог благословит тебя, Мигель, и даст тебе познать ее во всей красоте...
- Когда познает человек любовь?
- Одни - рано, другие позднее, мой мальчик. Но всякий раз она захватывает с великой силой. Трудно противиться любви, дитя мое...
- Но падре Трифон требует, чтобы я остерегался не только греха, но и всякого соблазна. Чтобы я избегал женского пола...
- Падре Трифон когда-то был обманут женщиной. И ожесточился. Вот почему он хочет обезобразить ее в твоих глазах. Сенека, наш земляк из Кордовы, говорит, что порой даже безумствовать - благо, Платон же учит: тщетно в ворота поэзии трезвый стучится. А я тебе говорю, Мигель: без любви жизнь человеческая была бы лоханью с помоями. Радоваться божьим дарам не грех. Скверно лишь то, что в избытке. Да следи еще за тем, чтоб никому при этом не причинить зла. Вот величайшая мудрость для вступающего в жизнь.
- Я хотел бы идти прямою дорогой, падре. Слепо идти к великой цели и не сбиться с пути. Но ни цель, ни дорога неведомы мне.
Слегка усмехаясь, всматривается монах в серьезное мальчишеское лицо и тихонько читает:
- "И хотя не сойдешь ты с пути и убежишь всех ошибок - не миновать тебе бычьих рогов, заградивших дорогу, и Гемонийского спуска, и пасти льва страшного, дикого хищника".
- Не сойду с дороги! - обещает мальчик. - Но скажите, падре, какая она - моя дорога?
- Дорог много - цель одна.
- Какова же цель? - жадно спрашивает мальчик.
- Быть полезным людям, - отвечает монах.
Мигель поражен.
- Как - я, граф Маньяра, должен быть полезен людям? Быть может, они мне, а не я им?
- Ошибаешься, сын мой. Взгляни на меня. Что имел бы я от жизни, живи я для себя одного, не будь я полезен другим? Чего стоила бы моя жизнь? Меньше горсти плевелов!
- Да, падре, - задумался Мигель. - Вы действительно полезны всем, кто вас окружает...
- Вот видишь! - улыбнулся монах. - И это дарит мне радость. В этом мое счастье, Мигель!
Обдумав все это, Мигель вдруг вскипает:
- Но это значит - служить! Никому я не стану служить! Пусть мне служат! Я - господин!
Опечалился Грегорио, привлек к себе мальчика.
- Нехорошо говоришь, сынок. Так мог бы сказать какой-нибудь невежда вроде Нарини. Но ты? Образованный человек? - Монах разгорячился. - Какой ты господин? Оттого, что унаследуешь гору золота, толпы подданных, дворцы?.. А к чему тебе все это, если ты не станешь господином над самим собой? Вот когда достигнешь этого, тогда и впрямь станешь господином. В противном случае ты, со всем твоим золотом, - сир и убог!..
Помолчав, Мигель тихо произнес:
- Но я хочу того, чего ни у кого нет. Хочу большего, чем у всех. Нет, падре, я теперь говорю не о золоте. Я о нем не думаю. Но - знать, мочь, уметь, значить...
Монах погладил его по голове:
- Я знаю, ты не стяжатель, И желание знать, мочь и много значить хорошее желание За него я тебя не браню.
- О todo, o nada! Все - или ничего! - воскликнул мальчик.
Грегорио стал серьезным.
- Мне известно это изречение, но не хотелось бы мне слышать его из твоих уст, Мигель. Твоя бурная натура ничего хорошего из него не выбьет. Если речь идет о добре, полезном для всех, тогда девиз этот уместен. Но если дело коснется злого - горе и словам этим, и тебе!
Желтым и розовым окрашивается вечер, пыль садится на листву - садится легко, как пух, и летит над Гвадалквивиром стая диких гусей.
- Боюсь, падре, - говорит Мигель, - что не стану таким, как вы хотите.
- Я тоже этого боюсь, - отвечает монах так тихо, что мальчик не слышит, и гладит его горячие виски. - Я буду с тобой, сынок. Не покину тебя.
* * *
Рассказывают, бог сотворил все, кроме себя самого, ибо пребывал извечно. Сотворил он ангелов, и некоторые из них отпали от него, став дьяволами; сотворил он солнце, землю, вот эту красивую реку и мужчин на ее берегах. Но он сотворил и женщину, и она вырвалась из-под власти его и внесла в мир соблазн и грех. Так проповедуют иезуиты.
Черные столетия, покачиваясь, проходили над горами, текли в потоках крови, во вздохах боли и радости по долине реки. Словом, золотом и насилием подчиняли себе мужчины дочерей человеческих, и дьявол поддерживал их в этом.
Бог!
Сатана!
Кто кого? Кто чью сторону возьмет?
Ликуй, Андалузия, рождающая прекраснейших дочерей человеческих и самое гордое племя мужчин! Веселись, танцуй и люби, о колыбель любви!
На колени, андалузцы! Бог трепещет от гнева, взирая на ваши грехи. Кайтесь, дабы отступились от вас силы зла! - так проповедуют иезуиты.
Вся ты - одно брачное ложе, о Андалузия! - так поют девушки на берегах твоих рек.
Ты - преддверие ада, Андалузия! - гремит братство Иисусово.
Кто любит - не стареет, - вот твоя древняя поговорка.
Кто любит - предался пороку и вечному проклятию.
Умереть за любовь!
Умереть за слово божие!
Всех вас - на костер! Спалить до тла распутников!
Кто в силах противиться любви - люди, ангелы, святые угодники?
К голосу света или к голосу тьмы прислушиваешься ты, Мигель?
О человек, в котором столь резко чередуется свет и тьма! Пламенное создание, - все, что ты чувствуешь и делаешь, переживаешь со страстью, сжигающей тебя. Четки в одной руке, шпага - в другой. Между крайностью греха и крайностью святости - грань тоньше волоса. И неведома тебе, о воспламеняющаяся душа, простая, радостная жизнь!
Утром - половодье смирения и чистых помыслов, вечером - полыхает жажда наслаждений. Но и утро и вечер - равно головокружительны. Вечно головокружение, и бег, и полет, и пылающий жар.
В огненном воздухе Андалузии человек тех времен становился фанатиком.