Дочь

- Саша? Вы? Как я рада, how happy I am...

Знакомое лицо... Но где? Когда? Мысли побежали назад, 10, 20 лет назад.. Революция, первая мировая война... Меня командировали сестрой милосердия на Турецкий фронт. Знойно, жарко, безоблачное, глубокое, темное, как в плохих картинах, синее небо, высокая, густая, темная, жирная трава... Шесть лошадей, расседланных и по-кавказски стреноженных, быстро наедают себе круглые бока. Двое братьев милосердия, один из них мой племянник, я, ординарец и санитар отдыхаем под кустиками, дающими скупую, жидкую, прозрачную тень. Мы устали, уже пятый день в походе. Все в барашковых серых пап?хах, защищающих нас от солнечного удара, в запыленных черкесках с револьверами на кавказских ремнях. От солнца, перехода через снеговые горы лица загорели, почернели, со лбов и носа хлопьями слезает обожженная кожа... И тогда, как и теперь, подъехала элегантная дама в чудной машине: "Are you the Countess Tolstoy?" И countess смущенно поднялась с травы, отряхивая черкеску и широкие шаровары.

Jane, Jane, Yarrow...

"Yes! Как я рада, что нашла вас! Вот это мой второй сын Майк, помните, он тогда только родился, а это Эрнест, младший, его тогда еще на свете не было".

Сидя на террасе за чашкой чая, мы вспоминали прошлое, перебивая друг друга, захлебываясь от воспоминаний. А вспомнить было что.

Ярроу были миссионерами в Турецкой Армении, в городе Ване, на озере Ван. Я работала там сестрой...

В трех зданиях бывших школ 1 500 курдов и турок умирали от всех видов тифа, дизентерии... Стоны, призывы о помощи, грязь, тут же на полу испражнялись, воды нет, ни холодной, ни горячей, умирающие женщины. Вши везде, даже у американцев. Первым заболел тифом доктор Юшер, потом Джейн. Муж ее, Сайм, умирал. Когда мы к нему пришли с русским военным доктором, у него уже был цианоз. Вливали соляной раствор, впрыскивали камфору, дигиталис... Спасли. Все американцы выжили, но заболели оба мои брата милосердия...

- You saved our lives1, - говорили Ярроу и Юшеры, и мы на всю жизнь сохранили дружбу.

И вот Джейн разыскала меня и теперь, как когда-то ее муж разыскал меня, когда я была в тюрьме в Москве, и принес мне богатую американскую передачу.

Джейн приехала с определенным предложением. Друг Ярроу и их ближайший сосед нашли маленькую ферму по соседству с ними в Коннектикуте. Ферма продавалась за тысячу долларов: маленький домик, два курятника, семь акров земли. Свой угол! Земля! Что могло быть привлекательнее!

Мы не долго думали. Поехали, посмотрели. Кругом штатный лес-парк, домик маленький, три комнаты, маленький огород, старый разрушенный хлев, несколько тонких кривых березок, не таких, как в России, но все же березы.

Наняли громадный грузовик, нагрузили его мебелью, клетками с курами, чемоданами, сами поехали поездом в Мериден, Коннектикут, откуда нас подвезла Джейн Ярроу. В багажном вагоне ехала Веста со своим семейством, слепыми еще щенятами. Корову продали - Коннектикут не позволял привезти корову с "бруцелозисом". Это было для нас большим ударом. Эта корова была для нас как член нашей семьи.

На ферме было два так называемых дома. Главный дом состоял из трех комнат: две спальни и гостиная. В гостиной поднимался люк, и по крутой приставной лестнице вы спускались в кухню.

- Владелец этого дома был моряком и построил его в виде парохода с трюмом, - сказал нам сосед, старик дядя Джо, который пришел с нами познакомиться, не один - за ним шли, как собачки, две козочки, которых Веста немедленно прогнала домой.

В этом "большом" доме поселилась Ольга. В маленьком, бывшем брудере*, поселилась я. Впоследствии казак настелил мне новые полы, покрасил, сделал перегородку, разделив домик на две крошечные комнаты - в одной была спальня, где помещалась одна кровать и шкаф для платья, в другой - письменный стол, кресло и шкаф для книг. Было тесно, но это был мой собственный угол.

Кругом нашей фермы - холмы, покрытые лесом, внизу, за полторы мили от нас, большая река Коннектикут, в лесах множество ягод, грибов. Устроили нам заем в банке, мы купили маленьких цыплят, и началась наша фермерская жизнь.

США признает СССР!

Когда я вспоминаю эти первые месяцы и годы своей жизни в Америке, я невольно думаю, какая я была наивная, надеясь, что могу кого-то убедить. Когда на своих лекциях я говорила, что в царские времена в России народу было гораздо легче жить, чем теперь, мои слова встречали недоверчивым молчанием: "Конечно, она монархистка, она не признает никаких социальных реформ", наверное, думали они. Или: "Разве может графиня, бывшая помещица, думать иначе! Она, верно, мечтает получить свое имение и имущество обратно!" То, о чем я говорила, понимали по-настоящему лишь немногие.

Мы так созданы, что у каждого человека должна быть какая-то цель в жизни, и я вбила себе в голову, что цель моей жизни - передать западному миру все, что я знаю про Советы, предупредить его о грозящей ему смертельной опасности большевизма. Я знала многое, чего свободный мир не знал, надо было только уметь передать. И я проводила бессонные ночи, обдумывая лекции, статьи, письма к президенту. Я говорила в залах, аудиториях, на форумах, в дамских клубах, я заставляла людей смеяться, плакать, и, видя женщин, утирающих слезы, когда я рассказывала про жуткую жизнь в советской России, нищету, тюрьмы, пытки, голод, я верила, что я достигаю своей цели.

- Но все же жизнь стала лучше для рабочего народа? - спрашивали меня после лекции.

- А разве вы не находите, что при Советах стало гораздо больше школ, университетов? Ведь при царе 90% было безграмотных.

- 45% безграмотных, - поправляю я. - Правда, что школ и университетов больше, но уровень образования ниже.

- А как надо выговаривать: Анна Кар?нина или Карен?на? - вдруг огорошила меня неожиданным вопросом очень накрашенная и чудн? причесанная дама.

Я отвечала, трясла тысячи дружественных рук, но иногда думала с отчаянием в душе: "Безнадежно... они не смогут понять..."

Меня один раз, в одну из моих лекционных поездок, пригласили на заседание, посвященное Лиге Наций. Просили сказать несколько слов.

- Когда моего отца пригласили на мирную конференцию в Стокгольм в 1909 году и он туда не поехал, то не жалел об этом, так как позднее узнал, что часть заседания была посвящена разоружению, но часть - вопросам о вооружении для защиты. Лига Наций не может способствовать миру. Все страны, начиная с советской России, усиленно вооружаются. Настоящего, христианского отношения к войне, особенно при участии представителя Советского Союза, который не нападает на свободные страны только потому, что еще недостаточно силен, быть не может. В то, что Лига Наций может иметь серьезное влияние на ход мировых событий, я не верю.

Вежливое американское молчание было мне ответом, но моя карьера среди американских либеральных кругов раз и навсегда была загублена.

Разве эти люди, часто упиваясь своим красноречием во дворцах, залитых светом, люди свободные, не знавшие рабства, нищеты и голода, разве они сознавали, что сейчас, сегодня сотни тысяч крестьян пухнут и умирают от голода, искусственно созданного теми самыми лидерами, которые рассуждают с ними в Лиге Наций о мире? Разве они верили, что миллионы умирают сегодня на принудительных работах? Либералы западных стран верили еще в сохранение мира, в возможность добрых отношений с Советами, верили, что беднейшее население произвело революцию в Испании, они радовались отречению Альфонса XIII, сочувствовали и материально помогали лоялистам, не подозревая дьявольской руки коммунистов, руководившей восстанием. Пусть грабят, разоряют католические храмы под руководством коммунистов, пусть режут буржуев, национализируют частное имущество - это не важно. Важно одно - лоялисты добились свободы, демократии.

Как объяснить правду? Неужели, если бы увидать Рузвельта, только что избранного президентом, и все ему рассказать, он не понял, не поверил бы? И я писала президенту Рузвельту, прося свидания. Но напрасно, он был слишком занят...