Самодурка

"Исповедаю Тебе, Господу Богу моему и Творцу, Во Святей Троице Единому, славимому и поклоняемому, Отцу и Сыну, и Святому Духу, вся моя грехи, яже содеях во вся дни живота моего, и на всякий час, и в настоящее время, и в прешедшия дни и нощи..."

11

И все же не удалось ей "вползать в жизнь потихоньку"... В воскресенье - накануне Громиного приезда - её уединенную тишину нарушил нежданный гость. Человек в черном пальто. Коля Ставрополь.

Только на этот раз он был не в пальто - на нем была короткая дубленка. Ударил мороз, наконец возвративший земле долгожданную зиму.

Она увидала его в окно - он шел о тропинке к дому, подняв воротник и выпуская густые клубы пара. В руках у него белел удлиненный бумажный сверток.

"Чему быть - того не миновать!" - решилась Надя и распахнула дверь.

В свертке оказались цветы. Чайные розы. На крепких, усеянных мясистыми шипами, зеленых стеблях.

- Вот... это вам. Могу я войти?

Он не стал раздеваться. Отказался присесть. Был крайне вежлив и немногословен.

- Не удивляйтесь, у меня просьба к вам. Небольшая. Намекните федералам... вашему человеку - ну, вы понимаете... Мы не хотим лишнего шума и не любим никому доставлять лишних хлопот. А с варягами сами разберемся. Только пусть дадут нам спокойно дышать. Не надо перекрывать кислород. Вот так, примерно, и передайте. Он поймет. А там... поживем - увидим. Ну... успеха вам! И забудьте об этой истории. И еще. Спасибо!

- За что?

- За то, что такая вы... сумасшедшая.

Он ухмыльнулся, кивнул ей и вышел.

А она так и стояла как вкопанная с цветами в руках, пока он не растворился в вечерних сумерках. Тугие бутоны, склонившиеся едва ли не до полу, легонько подрагивали. Надя положила их на стол и села на пол. Там, где стояла...

Она поняла, что только теперь - в эту минуту - история кота Лариона кончилась. Кот был найден. Жизнь совершила круг и отпустила её. На волю!

И на следующий день едва рассвело и золотистый ласковый свет лег на побеленные снегом крыши поселка, Надя, которая не спала всю ночь, быстро оделась и растворила дверь утру. Она вдохнула морозный воздух и пошла, а потом побежала - в жизнь, в свет. И когда за околицей дачного поселка она остановилась, чтоб отдышаться, то почувствовала вдруг, - физически ясно, что беременность её была мнимой. Что её не было и нет. И все хорошо... И если будет у неё ребенок, то не от Володи, нет! Но это уж - как Бог даст...

А былая её убежденность, задержка - это был только страх, обретший материальность, подчинивший себе даже женский ритм её естества, ставший плотью её психики, её физических ощущений, продиктованных исступленным сознанием... Это морок и тьма проросли в её плоти, подмяли её под себя. Но то была только иллюзия...

Надя сняла шапку, тряхнула головой, порыв ветра швырнул на разгоряченное лицо разметавшиеся волосы... и словно бы освобождаясь из незримого плена, все ускоряя шаг, она повернула назад, к дому.

* * *

В конце января Надя вернулась в Москву. В театре ей, как ни странно, многие искренне радовались - оказалось, её отсутствие было заметно. Это здорово приободрило. И с какой-то новой для себя методичностью и выровненностью усилий она начала приводить в порядок свой физический аппарат - стала приходить в форму.

Репетиции "Сестры Беатрисы" шли полным ходом. Педагогом-репетитором состава солистов назначена была Меньшова. Главную роль во втором составе репетировала Надя Орлова. Однако, в день премьеры, назначенном на начало апреля, партию Беатрисы по-прежнему должна была танцевать Надежда Санковская. И права её на первенство теперь никто не оспаривал... Она должна справиться. Должна! Очень многие верили в это. Потому что у Надежды Санковской словно выросли крылья - так несказанно она переменилась.

И Надя каждый день поднималась на лифте на верхнюю сцену. И сходила с пьедестала в образе Девы. И вырастала сама над собой - легко, на удивленье легко после такого-то перерыва ощущая всю естественность и органику танцевального языка, на котором ей довелось говорить...

В конце февраля, когда репетиции были перенесены на основную сцену, Надя заметила в зале Федорову. Та сидела в сторонке, стараясь казаться незамеченной.

"Прямо как я недавно на злополучном прогоне "Баядерки"... - подумала Надя. - Только это было, кажется, так давно... как будто бы в прошлой жизни."

Выйдя на пенсию, Федорова продолжала бывать в театре. Она не могла без него существовать, как, впрочем, и он без нее. И вот, наконец, по театру разнеслась весть: Анна Сергеевна Федорова назначена на должность педагога-репетитора согласно штатному расписанию! Теперь можно было дышать... Приближалась весна.

И вот как-то вечером после одной из изнурительных репетиций, когда Надя сидела у рампы без сил, Федорова поднялась из зала на сцену и подошла к Наде. И нарушила свой негласный обет молчания.

- Неплохо, Надя, совсем неплохо! Рано ещё поздравлять - сыровато, но... вижу, вы справитесь.

Надя от смущения стала пунцовой и не нашла слов в ответ - только мялась на месте, кутаясь в свой халат.

- Знаете... - Федорова испытующе взглянула на нее. - Я бы вот здесь, в самом конце вариации сделала вот так...

И она, бросив сумочку, стала показывать. Надя кивала, стараясь сдержать волнение, - ЕЕ Анна признала ее! Федорова встала в финальную позу, словно точку поставила, и обернулась к Наде.

- Конечно, вы вольны делать по-своему...

- Анна Сергеевна! - задыхаясь, Надя перебила её - от собственной дерзости у неё перехватило дыхание. - А вы... вы не согласились бы репетировать эту роль... со мной?

- Ну... не знаю. Что скажет господин Харер - это его балет.

- Он согласится. Я уверена... Да, он почтет за честь, что вы будете работать вместе с ним! А я... я буду просто счастлива!

Федорова улыбнулась. Кивнула. И, подхватив свою сумочку, скрылась в кулисах.

А на следующий день приказом по театру было объявлено, что Анна Сергеевна Федорова готовит с Санковской партию Беатрисы.

Надя ног под собой не чуяла! Жизнь танцевала... И только три человека не вписывались в круг ликования, который будто высвечивался подле нее... её муж, Георгий и Петер Харер.

Володька дома не появлялся. Или являлся тогда, когда заведомо знал, что она в театре. Он, по-видимому, понимал, что той Нади, с которой он прожил пять лет, больше не существует. Ее нет. И она к нему никогда не вернется. Потому что та Надя, которую он увидал, когда она переступила порог своего дома, вернувшись из загородного пристанища, - это была не его жена. Это была другая женщина. Лучше ли, хуже... он не знал. Но знал одно ему не сладить с ней. При ней ему не с руки будет окидывать мир презрительно прищуренным оком, сознавая ощущение своего явного над ним превосходства... Сила в ней появилась какая-то, которой он раньше не видел, не замечал... А он был мал. Он был жалок. И как получилось так, что теперь, - только взглянув на нее, - он почувствовал себя вдруг дешевкой... нет, на этот вопрос Володя ответа не знал. И знать не хотел! Он думал, что после той жуткой ночи... они сумеют все как-то наладить. Что он эту ночь ей простит, и за это она всегда - всю жизнь будет ему благодарна. Что притулится возле него - такая маленькая, жалкая, сломленная... а он будет её опекать. И иногда напоминать ей о своем снисходительном великодушии. Что будет её в кулаке держать! Но... почему-то ей удалось вывернуться. Вырваться из его благородного кулака. На него глядела не сломленная - на него смотрела свободная женщина. Духом свободная. Которая умела летать. А с такой... нет уж, увольте - себе дороже! Нет, с такой ему жить не с руки. Он уйдет. И так будет удобнее. Он ведь всегда хотел, чтобы жилось удобней... Так он и станет жить. И в жизни у него будет полный порядок. И он будет счастлив, да! Потому что, таких, как он, поискать! А эта... С нею не жить, а мучаться. И она его изведет вконец. А ему нужна нормальная классная баба. Чтоб была без этой чертовой утонченности, которая на хрен никому не нужна, без этой дурацкой зауми... И он найдет такую - уже нашел. Милка... да, он влюблен в нее. Влюблен без памяти! И, приняв это мудрое решение, Володя не без душевной муки, - да, что там! - с кровью принялся выдирать корни из берегов своего былого величия - из дома, который мог бы стать для него всем... но стал лишь местом, породившим в нем желчь, горечь и злобу. Потому что попытки взять высоту с налету, рывком и нахрапом, как правило, кончаются неудачей. А ставка в игре проста: стать собой. И неудачи своей он своей бывшей жене никогда не простит... никогда... потому что он оказался из тех, в чьих ошибках всегда виноваты другие.