Самодурка

Нет, - полыхнуло в сердце огнем, - этосделала ты. Ты сама! И никто, слышишь! - никто в этом не виноват...

Никто не в ответе за то, что душа твоя смялась и скорчилась. Силу не так-то легко подмять! А если такое случилось, то значит настоящей силы в душе и не было... Так - броженье одно. Порхание по поверхности!

Эк я козыряла - не умею проигрывать! Все сама! Боже, какая гглупость! В чем для меня был выигрыш? В чем правда? В своем упрямом хотении. В эгоизме... В нем и больше ни в чем.

Самодурка! Вынь ей да положь! Володька - он и расшибся-то об это мое своеволие. Он устал от него. От меня! Может быть, где-то в глубине души, сам не отдавая отчета, он надеялся, что я схвачу его за руку крепко-прекрепко - и вытащу на свет Божий! Оторву от потребительской психологии, от желания легкой наживы... от суеты, наконец. Что я - сильная! Что я - настоящая... А я его подвела. Потому что не захотела черной неблагодарной работы, не захотела руку ему протянуть и тащить - день ото дня! Вверх тащить - к стремлению укрепить свою душу. Вверх - к вере, надежде, любви... а не вниз - к успеху, к деньгам...

Что греха таить - он ведь чувствовал, что мне вовсе не безразличен весь этот хлам - развлечения, безделушки, богатство... Выходит, цельности-то во мне и нету! Нет её - и пора, милочка, это признать. Значит, когда хочется - морду кривлю и воплю, что ни день: фи, как пошло! Фи - как примитивно! Это же жизнь обывателей... А у меня, мол, душа утонченная такого мещанства не переносит... Я хочу жить по-другому. Ах, какая цаца! А он - Володька - ждал от меня именно цельности. И последовательности. Ждал, что все это - на полном серьезе. Что я знаю дорожку к этой - другой жизни! А вопли мои и сопли оказались на деле всего лишь соплями... Бабским вывертом! А он надеялся на меня. Верил, что не такая как все... У самого стерженька не хватило - вот и понесло его... вдоль по Питерской. Милка это ведь только следствие, только закономерный результат нашего с ним взаимного недовольства собой и друг другом...

И душу его я не сберегла. Не отстояла...

А родители? Мама? Это ведь за счет её сил, её самоотверженности закончила я училище. Да, не спорю - и сама потрудилась! Но не сдюжила бы, если б не мама, которая вывезла, вытянула меня ценою своей скрученной в узел души... И душа у неё сникла от страха, от боли за меня, за мои небольшие силенки. Перелила в меня все, что у самой было, выкачала всю кровушку и напитала ей мое сердце... А теперь не живет - только мучается. Отца догрызает! Страхи, вечные страхи... Бесконечное ожидание близкой беды. Бесконечное пристальное приглядывание к моей жизни как через лупу! И каждая песчинка, соринка в этой лупе кажутся ей гибельными для меня. И алкоголь, почти неизбежный в артистической среде, и подруги... Володькина душевная пустота... Все ей кажется во мне и со мною не то и не так!

А может, она права? Может, и вправду... Так ведь у Комиссаржевской...

Эти мысли волна за волной захлестывали её, когда Надя, прыгая через ступени, летела вниз по эскалатору. В последнюю секунду успела вскочить в вагон, двери захлопнулись за спиной и, пошатнувшсь, она ухватилась за поручень.

Бедная мама! Ей не объяснишь, что когда целиком растворяешь свою жизнь в жизни ребенка, особенно уже взрослого, - это разрушает и твою собственную жизнь, и жизнь того, над кем ты трясешься! И вместо доверия, близости, того единственного, о чем стоит заботится, - рождается отчуждение, в котором тонут все привычные, набившие оскомину материнские наставления, которые уж невозможно воспринимать всерьез...

Маме уже нечему меня научить. Потому что она так испугалась жизни, что в какой-то момент просто спрятала голову под крыло, чтобы, не дай Бог, не увидеть её истинного лица. И сама жить попросту перестала. Она, бедная, не живет, а подменяет жизнь с её неизбежным риском, разочарованием и потерями, - подменяет вырезками из газет, которые приносит мне с неизменным и убийственным постоянством... Приносит чей-то опыт и вымысел, присваивая эту чужую полуправду себе и часто не замечая, что смысл какой-то одной заметки прямо противоположен смыслу другой... Газетную мишуру - горстями, лекарства - горстями... и магазины, магазины... не для того, чтобы что-то купить, а затем, чтобы убедиться: жизнь продолжается... Вот она, - на прилавках, в ящиках и в палатках, - разноцветная, кислая, сладкая... пресная. Ох, какая же пресная твоя жизнь, мама! Милая моя. Я ничем не могу тебе помочь...

А если смогу? - Надя прикрыла глаза. - Если останусь жива, если этот морок отступит, - смогу! Когда сама сумею с увереностью сказать: мама, не бойся за меня! Я живая. Я не испугалась жизни. И выжила... Я выросла. И стала взрослой. И смогу теперь сама позаботиться о себе... и о тебе, моя бедная!

Матерь Божия! Это Ты подвела меня к этой черте. Чтоб смогла я, блудная твоя дочь, - взглянуть на себя. И не испугаться правды... И стало это возможно только благодаря творчеству - тому пути, который позволяет разглядеть в земном отблеск Небесного...

Заступница! Я оступилась перед светом Твоим, я не сумела приблизиться... Мой грех, мой хаос - они не позволили мне вместить даже слабый отблеск, тень присутствия Твоего огня. Твоей всепрощающей благодати!

Как мне прорваться к Тебе? К пути, который мне предназначен? Может быть, если смогу станцевать эту роль, - я на верном пути? Как уйти с поверхности в глубину? И перестать пробивать стенку лбом в своем преступном самоутверждении, которое крушит все вокруг... Как душу свою оживить и вплести её в тот незримый узор тварного мира, который доступен и внятен только Тебе...

Мысли мерцали как огоньки фонарей за окнами злосчастного абаканского поезда - высверкивали из темноты, мгновенно сливаясь в единую линию света. Надя не знала, куда вынесет её этот путь, этот поезд и верна ли дорога, но свернуть с неё уже не могла. А только пыталась поспеть за потоком сознания, чтобы удержать его в памяти, чтобы не смыло его взбесившимся ритмом секунд, которые перехлестывали через край, угрожая низвергнуть в небытие...

Да, - вспыхнуло в ней, - только в творчестве путь! Восстановление порванного в земном. Смыкание души с сокровенной ведущей волей. Оно как магнит, который притягивает к любви, - той, которая творит мир... И если творчество станет молитвой, побегом ребенка к Отцу, зовущего блудного сына домой, то творящая сила становится безграничной. И тот, кто встанет на этот путь, находит себя. Он идет к себе истинному, он рождается заново и узнает в себе силу, которая соединяет миры, - юдоль земную и Небеса, что её сотворили. Эта сила до срока таится в душе и называется силою духа... а иные зовут её по-другому: любовью.

Она, - покачнулась Надя, - эта любовь... как семечко. Зарытое во влажной сырой земле. Оно начинает расти, разбухать тут - в грешной юдоли земной, чтобы прорвать оболочку. Чтобы восстать и выйти к благодатному свету.

Надя задохнулась, перевела дух. Огляделась...

Господи, лица-то у людей какие убитые! Помоги им! Дай им силы. И мне... Да будет воля Твоя! Не моя, Господи, - только Твоя! Да будет вовеки! И прости Ты меня грешную, я уже поняла, что самодурство - синоним смерти. Названье прорехи в живой оболочке семечка. И ценой своей жизни я хочу её залатать!

Надя выскочила из вагона на Щелковской. Что-то помимо воли толкало её вперед. И разум, сигналящий об опасности, пасовал перед тем неизъяснимым в душе, что несло её к цели - к Кащею, поджидвшему в своем логове.

А разве это не самодурство, - панически пронеслось в голове на бегу по ступеням к выходу, - наперекор разуму рваться к гибели... Ведь стремленье вернуть кота ставит все по угрозу - и жизнь, и творчество - то святое, ради чего сюда призвана! Нет, неправда - на этом пути я себя осознала, значит его и должна пройти до конца. Не из прежнего утверждения своей капризной хотящей воли, не из чувства мести - нет! Только из воли преодолеть этот хаос. Убрать сор. Искупить зло. Только убравшись в собственном доме - в себе - смогу по-настоящему танцевать. Только после этого я смогу станцевать Деву - сотворить свою живую молитву...