Самодурка

- Эк я стала сама с собой разговаривать! - это вслух. С горечью.

А что поделаешь, если не с кем. Володьке это не надо, да он этого и не поймет. Да-а-а, хоть и не ввязываюсь во все эти дрязги в театре, только в стороне от грызни всю жизнь не простоишь. Втянут! Может, потому мне и танцевать не дают? Двоечки - троечки, Жуанита - Пиккилия. Ну что, встать на чью-то сторону? Плюнуть и быть как все? Не хочу.

Надя натянула одеяло до самого носа. Загнутые ресницы чуть подрагивали. Было тихо. Только бормотал мерный перестук колес.

Ой, хорошо-о-о... Так бы все ехала и ехала. Без остановок. Как там Володька? Бьется на ниве бизнеса. Разбогатеть хочет. Я, говорит, через год миллионером буду, вот увидишь. Не деревянным, конечно, - зеленым! Ах он, мой зелененький... Дурачок. Какой там миллионер - через пень-колоду перебиваемся - одни долги. Ай, ладно! Глупости все это...

Ей было тепло и сладко. Ларион мурлыкал, свернувшись в ногах. Надя привязала его к ручке двери специальной шлейкой, чтоб больше не бедокурил. Она неудержимо проваливалась в сон.

"Какая мне фраза странная попалась в журнале... Да, странная. И, кажется, очень точная."

Она вспомнила как, стоя за кулисами в ожидании своего выхода, увидела на пульте помрежа толстый раскрытый журнал. Разворот был сплошь покрыт полосками строк - ни картинок, ни диалогов... Надя машинально заглянула в текст, и глаза её сразу выхватили из череды темных строк фразу, которая с ходу её зацепила: "Удовольствие - сон души."* Она было хотела перевернуть страницу, чтоб узнать имя автора статьи, но не успела - был её выход. А после журнал исчез. Кто-то забрал, наверное. И с того самого вечера фраза эта поселилась в её сознании и порой вспыхивала в нем как фонарик.

- Удовольствие... - она сонно зашептала, едва шевеля горячими губами. А что для меня удовольствие? А?! Ну конечно! Танцевать "Шопениану". В её призрачной безупречности как будто бы лес цветет... Лес! Ой, как это хорошо...

Но губы хотели молчать, и она додумала эту мысль уже не вслух - про себя.

"Конечно, классика - совсем другое сознание. Наше совсем больное, а там... Отголоски какой-то иной гармонии и ясности. Строгой, спокойной... да. Может быть, танец поможет мне? Что ж такое во мне так ноет, тревожит? Пока не очень-то понимаю. Но оно манит... так манит... да! Как в сказке: "Пойди туда - не знаю, куда..."

И она заснула.

И приснившийся сон был странен. Неясен. Пребывая в ином бытии - в пространстве сна - она вся горела и хотела кричать - ей было страшно. Она хотела заставить себя проснуться, выйти из сонного колдовского пространства, но не могла. Что-то останавливало и влекло досмотреть, вернее дожить сон до конца...

Перед нею был глубокий провал и лестница. Ведущая вниз. У неё были круглые отполированные металлические перила. А у Нади в руках - матерчатая сумка с двумя ручками, и в этой сумке лежал младенец - девочка, запеленутая туго-натуго. Ее крохотная головка была стянута плотным белоснежным полотном. Как мумия! Но она была живая. А личико - таких лиц у младенцев не бывает - как будто сама воплощенная одухотворенность, и во взгляде - сиянье Небес. Будто это они, несказанные, глядели на Надю глазами этой девочки. Надя знала - ей нужно спуститься вниз. Одной рукой держась за перила, а в другой неся сумку с младенцем, она стала осторожно спускаться. И вдруг сумка выскальзывает из рук. Падает! Там, внизу - какие-то девушки в белом, они поднимают ребенка и протягивают Наде. В ужасе, в панике она старается поскорее спуститься. Все в ней как будто переворачивается, точно вдруг ожило в душе что-то важное, спавшее в ней всю жизнь... А снизу на неё глядит любящее - Надя запомнила - удивительно любящее лицо этой девочки! И вот расстояние между ними все меньше... меньше... Надя только успела подумать: "У неё головка плотно обернута - значит все хорошо, она не разбилась и будет жива!" И глядит, глядит на неё страдальчески-одухотворенное это лицо, как бы взрослое и младенческое одновременно... лицо, которое словно сама Любовь... Тут все смешалось.

- Господи, что же это? - всхлипнула Надя, проснувшись. Одним махом откинула со лба спутавшиеся волосы и сжала виски.

- О-о-о-ххх...

Глубоко вздохнула и помотала головой, пытаясь сбросить остатки сна.

Огляделась.

Шлейка Лариона была аккуратно обрезана.

Кот исчез.

2

... И качается, и мается, и рвется вперед вагон, обреченный двигаться по заданному пути - две стальные путеводные нити, ведущие в неизвестность, притягивают и держат, не дают оторваться в иной простор - шальной, вольный, и промчаться над заснеженным полем, и пересечь кособокий наст тихого сельского проселка, и взлететь, и провалиться в упругую хвойную зелень... и притаиться там. Отдышаться, затихнуть в тайной детской радости недозволенного побега.

... И горит, и колышется, сбивается с ритма Надино сердце - она заметалась по вагону и, позабыв о приличиях, дергала двери купе, заглядывая внутрь. С исчезновением Лариона душа её словно бы воспламенилась и, закричав в этом пламени резкой боли, так и застыла, занемела, словно бы звук набата длился в ней, не угасая, не прерываясь мерной чередой ударов, это замерло в Надином сердце смятение.

И дело было даже не столько в пропаже кота! Надя чутьем угадывала жизнь споткнулась, что-то в ней ухнуло в липкую вязкую бездну, которая просто так, без выкупа не отпустит... И может быть сама жизнь её станет той платой, которая окажется залогом освобождения.

И позволять себе думать так, дать волю недобрым предчувствиям было глупо, бездарно, безосновательно. Но она знала - все будет именно так! Жизнь её сошла с круга. И пытаться убеждать себя в чем-то ином - все равно что пытаться сыграть спектакль в декорациях, которые рабочие уже убрали со сцены.

Да, да, - прервав на миг свой бег по вагону, подумала она, - не надо было мне соглашаться на эту поездку - знала ведь, что нехорошее что-то рядом. И картина со стены вдруг упала перед самым отъездом, и этот странный звук полуночный... нет, не в полуночи, а где-то около часу... Будто кто-то хрипит и булькает. Под потолком в углу. Дня три или четыре подряд - не помню. Никогда ничего подобного не слыхала! Я тогда ещё подумала: ох, как же это нехорошо, ох, Надька! А теперь уж ясно - кажется мы с тобой влипли. Что поделаешь, попробуем со всем разобраться. Только нельзя спешить, нельзя! А вот ждать и терпеть ты, милая, как раз не умеешь. Ну, хватит канючить, надо Лариона спасать.

В тамбуре - она видела через замызганное окно - курил коротко стриженный парень. И в коридоре стоял какой-то - низкорослый детина с лицом, которое было только видимость человеческого лика - лика не было - к окну оборотилось лишенное выражения, но вполне осязаемое материальное тело, обозначенное кожей, щетиной, прорезями для глаз, да выпуклостями носа и подбородка.

К кому подойти... к этому? Нет, к тому!

Надя в тамбуре.

Молодой человек, вы не видели, случайно, кота? Короткошерстный такой, с шоколадной мордочкой... Не проходил мимо вас кто с котом?

- С котом? Вроде бы, проходил мужчина. Да, точно, был мужик с котом из рюкзака голова котяры торчала. Усатый такой!

- Мужчина?

- Нет, кот! А мужик - он бородатый был, но без усов.

- А куда он пошел?

- Да, вроде туда! - парень махнул рукой по направлению хода поезда. Сейчас станция будет. Он, мужик этот, похоже, сходить собирался - с вещами был.

- Спасибо!

Надя кинулась к своему купе, выхватила из убежища чемодан, рванула пакет, накинула, не застегивая, свою шубку, напялила кое-как шапку, не смогла отыскать платок - махнула рукой и бросилась к выходу. Там уже маячила проводница.

Поезд, сотрясаясь в ознобе, замедлял ход.

И в этом дерганом рваном ритме на столике пустого купе перекатывались брошенные огурчики, а на полу под Надиной полкой съежился позабытый пуховый платок.

* * *

Выпрыгнула на перрон. Мелькнуло: "Стой, что ты делаешь!"