Самодурка

- А как вы собираетесь въезжать в профессию, - с ехидной усмешкой поинтересовалась Надя, - верхом на чалом мерине или на белом Мерседесе?

- На мерине, конечно, спокойнее, - вдумчиво молвил Петер. Выдержал паузу, покачал головой и развел руками, - но на нем далеко не уедешь... Нет, выбираю Мерседес!

Отовсюду послышались возгласы одобрения, крики "браво", кто-то зааплодировал. Петер наполнил свой бокал и поднял его.

- Выпьем за сбычу мечт! Этому тосту научили меня словаки. Пусть сбудутся все ваши мечты, прекрасные дамы! - он встал, слегка поклонился собранию и выпил бокал до дна.

Тут в разговор вступил Давид - Дато, сидящий по правую руку от хозяина. Весь вечер он пил только Хванчкару, не притрагиваясь ни к коньяку, ни к шампанскому, и теперь сидел, навалившись широкой грудью на стол и рассматривая на свет искрящие грани бокала, полного темной жаркой крови грузинской земли.

- Петер, я слышал, вы работали в Париже с Патриком Дюпоном - нынешним руководителем балетной труппы Гранд Опера. Он ведь совсем молодой?

- Да, ему тридцать пять как и мне. Не знаю, можно ли назвать этот возраст молодостью... Но для человека, который возглавляет труппу такого театра как Опера, безусловно да! Я помогал ему перенести на сцену "Пале Гарнье" спектакль Ноймайера "Сон в летнюю ночь". Знаете, теперь Опера как-то больше принято называть Пале Гарнье, а жаль... Опера де Пари - это как Нотр Дам, как Кремль, как Берлинская стена, если хотите!

- Ну-ну, - улыбнулся, щелкая зажигалкой, Сережа, сидящий от Георгия по левую руку. Теперь, при свете свечей, он словно сиял в ореоле из золота рыжих волос. - Бетонную стену не стоит равнять с Нотр Дам...

- Петер, - Георгий постарался подавить назревавшую дискуссию ещё в зародыше, - расскажите нам об этом спектакле и о парижских этуаль... какие они? Говорят, этот спектакль - нечто особенное. Это так?

- Каковы настоящие этуаль? Они... - Петер залпом осушил свой бокал, они живут в танце, как поют в лесу птички Божьи! Как о них рассказать? Моник Лудьер... Невесомая, истаивающая от утонченности чувств душа, словно по чьей-то прихоти обретшая телесность. Настоящая этуаль Пале Гарнье - это владычица! Царство красоты - её царство, чуть по театральному преувеличенное и эффектное. И "Сон" Ноймайера - о, Бог мой, это надо видеть... Это иная реальность. Волшебство! Фантастическая природа театральности в нем словно бы приподнята на котурны и озарена призрачным зыбким светом. В нем все поет гимн этому волшебству - Театру с большой буквы. Белый с золотом, подбитый голубым шелком шлейф Ипполиты так велик, что покрывает почти весь планшет сцены. Его несут десять прелестных девочек только для того, чтобы Ипполита, словно бы по своей прихоти, смогла вмиг отбросить его и насладиться танцем! Элизабет Платель... О, она не ходит, не ступает по сцене - она одаривает её своим присутствием! Ее сладкодышащие большие классические позы раскрываются с такой радостной молодой упругостью, с таким щедрым чувством, как будто всю себя она приносит в дар тем, кто пришли взглянуть на нее... Она дарит вам свою красоту, словно шепчет: "Взгляните! Для какой радости, для каких откровений сотворен человек!" А потом упадает во тьме лазоревый занавес, а за ним... дым, звездная ночь, царство фей! Шелестят удлиненные листья деревьев, серебрятся в дымке силуэты обитателей лесного мира, которым правят Оберон и Титания. Кисти их рук трепещут... А на ветвях качается Пэк - буйноволосый, лукавый, по-детски открытый любви, с красной розой в руке. Пэк ворожит этим призрачным царством. Он заговорщически прикладывает палец к губам: тс-с-с-с... это тайна! Балет - тайна. Сон в летнюю ночь... Жизнь наша тайна, где фантазии провоцируют реальность, которая оказывается, порой, причудливее самого чудесного сна... И Титания, облитая серебром, покачиваясь на руках эльфов, тихонечко опускается на землю, чтобы уснуть посреди дивной геометрии переплетенных тел...

Петер явно рассчитывал произвести эффект своим рассказом и он его произвел! Конечно, он знал, что его переводчица - профессионал высокого класса, знал, что перевод Инны отличается потрясающей точностью. Но в эту новогоднюю ночь её работа была скорее вдохновенным искусством, а такого даже он, как видно, не ожидал...

Фурор превзошел все его ожидания. Многие повскакали с мест, иные поочередно подходили к Петеру, чтобы чокнуться с ним, восхищенно покачивая головами и похлопывая его по плечу. Дамы позабыли о своих кавалерах, их горящие взоры вмиг обратились к стройной фигуре немца, который стоял в окружении гудящего роя гостей, сиял, улыбался, благодарил за комплименты и кланялся с непринужденной грацией и достоинством.

- Браво, Петер! - Георгий вскочил, потрясая воздетыми над головою руками. - У вас редкий дар рассказчика.

Хозяин радовался от души: гостям было весело, гости были довольны новогодний праздник удался на славу...

- Несомненно, - гул голосов перекрыл низкий, хорошо поставленный голос, принадлежащий томной с виду даме в летах, - крашеной под пшеницу блондинке с пышно взбитой замысловатой прической. - С таким блеском пересказать рецензию из "Данс мэгэзин" - это не каждому по плечу...

- Маргарита Болеславовна, что вы этим хотите сказать? - не без испуга воскликнул Георгий, поняв, что в бой вступила тяжелая артиллерия - старая гвардия критикесс.

- Все так - я читал эту статью около года назад - сразу после премьеры, - поспешил объясниться Петер.

Он сразу заметно сник - видно, жаль было испорченного эффекта. И голос Инны, чутким эхом откликавшийся на его интонации, тотчас понизился на полтона.

- Но сейчас я пересказывал вам не статью, а просто пытался передать свои впечатления... как мог. Похоже, та блестящая рецензия так укрепилась в памяти и я настолько проникнулся ею, что содержание текста прочно слилось с моими личными ощущениями. И этот текст как бы стал частью меня самого...

- Вы очень впечатлительны... - критикесса без смигу глядела на пламя свечей и чем-то напоминала застывшую фигуру жрицы, входящей в транс перед жертвоприношением.

Она тряхнула длинными чешуйчатыми серьгами и спросила немецкого гостя, не отводя тяжелого взгляда от света свечи:

- Скажите Петер, ведь вы, вероятно, прибыли в Москву не для того, чтобы пересказывать за столом содержание чужих статей?

- Маргарита Болеславовна! - попытался остановить её Георгий - он уже откровенно нервничал.

Положение спас Дато.

- Давайте выпьем за самый Большой театр! За его великое прошлое, за его будущее и за вас, Петер. Ведь и ваше имя войдет в его историю... Удачи вам!

Все поспешно выпили, а Дато продолжал.

- Как вы нашли Большой? Ваши первые впечатления?

И тут Петер Харер, несколько ошарашенный откровенной враждебностью, с какой обрушилась на него "тяжелая артиллерия" - Маргарита Болеславовна, решил взять реванш. И начал, как говорится, рубить правду-матку, сохраняя при этом светски-непринужденный тон.

- О, по-моему, Большой сейчас в страшном упадке... - он запнулся лишь на секунду, перехватив Надин взгляд. - Надя, вы должны простить мне эту невольную резкость, но раз здесь все так откровенны... На мой взгляд, Главный балетмейстер занят не творчеством, а сведением счетов, расправляется с неугодными, оголил труппу, в театр никого не пускает Большой просто в вакууме! Это чудо, что мне довелось здесь оказаться, но и то лишь после прямого вмешательства министра...В конце концов, это не важно: каким образом, я здесь и рад этому безмерно! Но как можно не ставить новых современных балетов - и это за десять лет, вы только подумайте: десять! Это же смерть для театра! Мавзолей и только... Классика у вас подмяла под себя все, закабалила сознание...

Он говорил теперь, обращаясь в первую очередь к Наде, потом переводил взгляд на хозяина - на прочих вообще не глядел.

- Вам нужна свежая кровь! Надо распахнуть окна, глотнуть чистого воздуха, впустить ветер - и пусть вас продует как следует, пусть сквозняк все перевернет! Я... как я хотел бы помочь...