Страница 5 из 55
Собрался "президиум". Почти сплошь это были матросы и вооруженные загорелые длинноволосые парни.
- Дорогие товарищи! - обратился к ним Попов. - Я собрал вас, чтобы обсудить вопрос о возможности пополнения нашей партийной кассы за счет местных средств, так как приехавшие к нам товарищи говорят, что мы перегибаем палку. Какое будет ваше мнение?
- Учить приехали?
- Пусть катятся туда, откуда прибыли!
- Как разговаривать с буржуями, мы и сами знаем. Выслушав эти возгласы членов "президиума", Попов посмотрел в нашу сторону и, улыбнувшись, произнес:
- Ну что ж, будем закругляться. Видно, нам с вами не договориться, а значит, и не по пути. А посему - скатертью дорога, задерживать не будем.
И мы поспешили покинуть салон-вагон Попова.
Две весны пришли в том году в Заволжье: весна обновления природы и весна обновления людей.
Впервые за всю многовековую историю России крестьяне получили возможность работать на себя.
Но с весной пришли и тревоги. По транссибирской магистрали двигались на восток эшелоны с частями чехословацкого корпуса. Ходили слухи, что чехословацкие солдаты, обманутые своим командованием, подняли мятеж и захватили ряд станций и городов.
В конце мая из Самары вернулся Илья Круглов. Вместе с последними газетами он привез воззвание Самарского ревкома, призывавшее трудящихся дать вооруженный отпор белочехам и белогвардейцам.
Илья толком не мог рассказать о событиях. Сообщил лишь, что на Саратов и Самару перестали ходить поезда, что, по слухам, в Пензе чешские легионеры разгромили ревком, захватили заложников, ограбили банк и идут на Самару.
Чтобы разобраться в событиях, я до глубокой ночи читал привезенные кузнецом газеты. Постепенно события для меня стали проясняться.
На Самару не в первый раз налетало всякое воронье, а в мае анархисты и максималисты подняли в городе контрреволюционный мятеж. Поводом для этого послужил приказ чрезвычайного штаба ревкома о мобилизации лошадей для оренбургского фронта. Среди ломовых и легковых извозчиков города начались волнения. Этим воспользовались контрреволюционные элементы. Как раз в тот день я приехал в губсовнархоз по делам Сергиевского имения и увидел на улицах вооруженных матросов-анархистов. Это было уже под вечер. Я направился в партийный клуб, чтобы узнать, что случилось.
- Вот здорово, что ты здесь! - увидев меня, обрадовался начальник дружины Красной гвардии Трубочного завода Василий Скупченко. - Бери пулемет, вот этих ребят и направляйся разгонять матросню. Если потребуется, действуй решительно...
Пулемет "максим" мы установили в башенке дома, что поблизости от изящного особняка Курлиной, где так уютно пристроилась федерация анархистов, а чуть в стороне - комитет самарских максималистов.
Всю ночь мы провели у пулемета, но ни анархисты, ни максималисты на улицу не вышли. А наутро стало известно, что, пока они договаривались об условиях захвата власти в Самаре, подоспели отряды рабочей Красной гвардии и начали разоружать матросов-анархистов. Я сдал пулемет и хотел поговорить с Кожевниковым, но найти его не удалось.
Уже в поезде, возвращаясь в Сергиевск и перебирая в памяти события прошедших суток, я вспомнил, как анархисты стреляли на Дворянской улице в окна домов, где находились различные советские и партийные учреждения. Как могло случиться, думал я, что в Самаре хозяйничают вооруженные бандиты? Может, у нас недостает решительности? В нас стреляют, а мы либеральничаем, уговариваем. Что это - чрезмерная гуманность Самарского ревкома или его бессилие?.. Вспомнил я и разговоры в губкоме о том, что до сих пор не был расстрелян ни один политический враг Советской власти. Но разобраться тогда в сложнейших вопросах внутренней политики партии я не мог.
С этими мыслями я возвратился в имение, решив в ближайшее время снова поехать в Самару. "Там нужны люди, а я тут с сеялками да боронами вожусь". Но различные хозяйственные дела заставили меня со дня на день откладывать отъезд.
Это было в начале июня. Однажды, поднявшись, как обычно, с петухами, я пришел в кузницу, чтобы сообщить Илье о своем решении покинуть имение и попрощаться с ним и другими рабочими. Управляющий был уже там, хотя никогда в столь ранний час он здесь не появлялся.
- Пришла пора расстаться с этими местами, - не ответив на мое приветствие, сердито буркнул он. - Разумеется, я мог бы заставить вас уйти пешком, но не хочу брать греха на душу. Можете воспользоваться телегой. Так что - с богом!..
Находившиеся в кузнице рабочие переглянулись.
- И поторапливайтесь, а не то легионеры поговорят с вами по-другому. Они скоро пожалуют и сюда. Думаю, их заинтересуют не только наши лошадки, хлеб и мясо, но и живой коммунист...
Молча смотрел я на управляющего: так вот ты кто!..
- Я не оговорился: именно живой коммунист, - продолжал он откровенно издевательским тоном, - потому что в Самаре остались только мертвые. Не вышло, господа большевики. Хотели крестьянство по миру пустить? Не позволим! Хватит митинговать! Покомиссарили!
Только теперь я понял, какая молния озарила управляющего: щеки его горели, выражение лица стало надменным, точно к нему вернулась прежняя власть офицера царской армии над бесправным солдатом. С его поведением как нельзя более гармонировала его одежда: из-под накидки виднелся стоячий воротник защитного офицерского кителя, бриджи были отутюжены, хромовые сапоги на высоких каблуках начищены до блеска...
Из Сергиевска доносился приглушенный расстоянием колокольный звон.
- Слышите? - обращаясь к рабочим, произнес управляющий. - Поминки по ревкому справляют...
- Рано радуетесь! - перебил я его. - Рабочие и крестьяне взяли власть в свои руки не для того, чтобы позволить незваным пришельцам, в том числе и белочешским легионерам, хозяйничать на нашей земле.
Я говорил это не для управляющего, а для рабочих, которые, почуяв недоброе, подошли к нам. Управляющий смотрел на меня с нескрываемой ненавистью.
- Повторяю, убирайтесь отсюда подобру-поздорову, да поскорее. Я не потерплю здесь большевистской агитации!..
Я понял, что спорить с управляющим бесполезно. Если правда то, о чем он говорил, то действительно оставаться здесь было опасно. Позорно не позорно, а нужно было уезжать. И, попрощавшись с рабочими, я забежал в свою комнатушку за вещами и направился к телеге.
- И вот что еще, - услышал я за спиною насмешливый голос управляющего, - считайте, что лошадь вы угнали самовольно.
Краюшкин взял в руки вожжи, и телега, на которой обычно вывозили в поле навоз, покатилась. Желая унизить меня, другой телеги управляющий не дал.
- Да ты не печалься, - успокаивал меня Краюшкин. - Недолго он будет тут хозяйничать. Найдется управа и на него...
- Спасибо, Краюшкин, за добрые слова. Надо бы только нам поскорее выбраться из Сергиевска, не то беды не миновать!
На пересечении дорог мы встретили небольшой отряд белочехов. Краюшкин свернул на обочину и остановил лошадь, чтобы пропустить отряд.
- Стой! - раздался окрик.
От колонны отделился молодцеватый прапорщик, приблизился к нашей телеге и молча уставился на меня. Вслед за ним подошел щеголевато одетый приказчик сергиевского купца, у которого я совсем недавно по мандату губсовнархоза реквизировал склад сельскохозяйственных машин.
- Откуда, куда и по какой надобности направляетесь, позвольте узнать?
- Едем в Сергиевск за углем для кузницы, что в имении князя Голицына, ответил я.
- Так, значит, за углем? - насмешливо произнес приказчик. - Допустим, что это так...
Он смотрел мне в глаза и как-то странно улыбался. Точно такая же улыбка кривила его губы, когда он провожал меня с опустевшего склада. Прапорщик вопросительно смотрел на приказчика.
- Я знаю его, - небрежно сказал приказчик.
- Большевик?
Вопрос этот был задан мне, но прапорщик, видимо, ждал ответа на него от приказчика.
- Не уверен.
- Так кто же?