Страница 14 из 24
Как только место показалось достаточно глухим и безлюдным, полковник вдруг перестал быть осязаем органами зрения и нюха, приятели ж его, сколько ни суетились, ни совались повсюду, все напрасно. Чука простыл и след.
С мечтами и идеалами неохотно расстаются все слои населения и любые их представители, даже прослойки упорствуют. Немудрено поэтому, что разбойники огорчились, а потом и разодрались, даря друг друга тумаками и пендалями. Производимые при этом звуки заставили шевелиться и приотодвигаться многие занавески на окошках, из каких повысунулось немало любопытных и встревоженных носов.
Изрядно обломав друг другу бока и выбившись из сил, противные стороны вынуждены были заключить мир, чтобы не искать лучшей компании. Так как невдалеке находилось заведение, то туда и направились их стопы, а хозяева, едва перешагнув через порог, запили с такой неимоверной силой, что может, и теперь еще там сидят кругом мутного штофа с протянутыми стаканами.
VI
Вечером следующего дня все собрались у пакгауза держать совет. Каждый явился не без приобретений. Ребров, например, приобрел себе совершенно новое лицо в виде медного самовара, красного с зелеными медалями под запухшими глазами, так что его с трудом узнали и допустили на сбор.
Чижик где-то раздобыл одеяло из верблюжьей шерсти и подходящий картуз.
Полковник явился с известием, что точно, достал денег у уголовников, но маловато, едва хватало на два билета и то не до самого юга.
- Я и товарищ Каверзнев можем ехать, - начал было Чук, но его перебил Лепа:
- Кто поедет с билетами - решит жребий, остальные тоже поедут как-нибудь, в ящиках, например...
- Это в каких ящиках, Леопольд? - осведомился Ребров.
- Под вагонами ящики специальные должны быть, для беспризорных, - пояснил Лепа, - там и поедем.
- Я тоже что-то такое читал, не то в кино видел, - подтвердил Чижик.
- Так вот жребий... - Лепа скатал бумажки числом на всю группу, нарисовал в двух кресты, - кому с крестом, тому и билет.
Бумажки были опущены в подходящий картуз Чижа и старательно перемешаны. Каждый слазал туда и извлек свою долю.
Дольше всех возился, конечно, полковник. Пыхтел, запускал руку чуть не по плеча, голову даже попытался сунуть внутрь, подозрительно всех оглядывал, но-таки вытянул жребий.
Билеты выпали Лепе с Чижом. Полковник побагровел от злости, но, верный своему решению держаться и не раздражать Леопольда, стерпел.
Слишком, слишком не нравилось ему это время и место, куда он со своей полковничьей высоты съехал прямиком на босяцкий уровень. Даже в волосах его завелась уже солома, что указывало на случайность и беспорядочность ночлега. Опять же рухнуло почти привычное чинопочитание, командовал ничтожный Лепа, а он, стальной боец, должен был подчиняться этому почти врагу. А Каверзнев точно, враг был. Чук еще с молодых лет выучился таких отличать, что много о себе понимают и рассуждают. Первый классовый признак: рассуждает - враг. По этому всему Чуку не терпелось поскорее покончить с этим положением, которое он назвал "вражеским гипнозом" и вернуться назад.
Надежда брезжила на юге, куда он спешил, соглашаясь и на беспризорный ящик.
К тому же сердце его согревалось неким узелком, подвязанным под одеждой, содержание которого во много крат превосходило стоимость такого же, наполненного, скажем, упомянутыми изумрудами.
Нет, не изумруды уносил из магазина Лазарь Аптекман. В его узелке выхвалялись друг перед другом неземной красоты нити редчайшего жемчуга, несколько старинных культовых предметов, из тех, что и не снились Хоботу, украшенных многочисленными разновеликими бриллиантами и, наконец, собственно бриллианты - крупные, как чернослив и чистые, как глаза гимназистки приготовительного класса.
Вожаком среди них был один, величиной с кулачок той же, выбранной для примера, гимназистки.
Все это коварный Чук утаил от коллектива опергруппы и тем самым от государства, куда собирался вернуться на полковничьи хлеба. Денег же он действительно добыл только на два билета, отобрав их силой у подростка-кадета и чуть не до смерти напугав будущего белогвардейца своими приемами.
Так что теперь Чук пробирался тишком вместе с товарищами вдоль состава и пробовал ящики, которые точно соответствовали тем, что в кино и книжках о беспризорниках.
VII
Полковник попал в один ящик с Ребровым. Помещение оказалось все же маловато, или жильцы превосходили беспризорников, но только свой на диво сколоченный корпус полковнику пришлось несколько подсогнуть, чтоб разместить еще поджатые ноги, да ребровское тулово вместе с собранными в комок конечностями.
Можно было разместиться и по разным квартирам, но совершенное отсутствие обогрева побудило группу выбирать из многообразия способов добычи тепла собственные средства и сбиться парами. То есть "сбиваться" пришлось только Реброву да полковнику для преодоления части пути, обозначенного на билетах счастливцев.
Итак, в состав первой пары входил полковник Чук, обживавший молодецкие объятия Реброва, содержащие неистребимый бензиновый дух, а также чуткость бочковатых ребер и колких локтей водителя, от чего полковник и прикрывал всячески свою добычу и сам по себе Ребров.
Вторая пара составилась из послушного помалкивавшего Чижа и клетчатого Каверзнева, которые могли не замечать физических достоинств друг друга, так как ехали в уютном помещении, в окружении крахмальных салфеток, серебряных подстаканников и свежих газет. Одну из них Лепа сунул Чижику, чтоб тому легче молчалось за преодолением ятей, неуместных твердых знаков и прочих пережитков орфографии царского режима, другую развернул сам.
И сразу обо всем позабыл, потому что в самой газетной середке забористый заголовок гласил:
"Бесстрашие инспектора Хобота вновь восторгает нас!"
Далее шла заметка о том, как известный публике полицейский сыщик Хобот вступил в смертельную схватку с группой лиц, вооруженных новейшими автоматическими револьверами секретных систем, как они тяжело ранили самого Хобота, а также подстрелили городового Сидорчука, оставившего троих детей-сирот, как затем скрылись, замели следы и как Хобот, едва перевязав рану, взялся вести следствие, которое уже вывело его на неких таинственных и довольно светских дам, о которых корреспондент вынужден умолчать, ибо Хобот утверждает, что не обошлось тут без социалистов; редакция же держится того мнения, что каждый порядочный член современного общества обязан сочувствовать социалистам, а не порочить их, хотя бы это были и социалисты-бомбисты, которых тоже следует уважать, ибо все мы виноваты перед народом и обязаны послужить Народному делу. Хобот же, хоть и популярный сыщик, но в данном случае выходит подлец. Общество всем этим шокировано и с трепетом следит за ходом дела. Подпись под заметкой была: Артамон Меньшиков.
- Живучее же семя, однако, эти Хоботы, - подумал Леопольд, - а Чук мясник, от него беда только. Ишь какого Сидорчука ухлопал, детей осиротил, негодяй. Надо от него избавляться.
Тут от почувствовал, как Чижик, храня молчание, тычет его локтем в бок.
Лепа опустил газету и сердце его перестало биться.
На противоположном месте сидела одетая в дорожный костюм давешняя незнакомка из концерта. Встретившись с Лепиным взглядом, незнакомка вспыхнула и, кажется, готова была сгореть со стыда или выскочить из купе от неловкости, но тут, к счастью, поезд тронулся и сразу же набрал большую скорость, так что невольно всем пришлось оставаться на своих местах, чем в душе обе стороны были очень довольны.
Не было смысла притворяться - оба узнали друг друга и оба поняли это друг про друга.
Мало-помалу стук обоих сердец стих до нормы, и завязалась беседа, состоящая преимущественно из междометий, покашливания и коротких сбивчивых фраз. Некоторое время спустя оба голоса окрепли, перестав выдавать фальшивые ноты и хриплые звуки. Речь пошла о Шаляпине. Молодые люди единодушно постановили, что он гений и сразу стали как бы роднее.