Страница 13 из 24
Внизу караульные сразу переменили выраженья своих лиц, растянув их в улыбки и утерев потные лбы. Затем они объяснили Чуку, что в иных местах могли бы составить ему партию в таком же или подобном деле и даже имеют для такого случая некоторый опыт и инструмент.
Тут же было полюбовно решено, что да, давно уж пора "брать" ювелирный магазин Аптекмана, чем валять дурака. Полковник предложил свой план, который был с восторгом принят, так как все самое трудное Чук брал на себя. На Трегубого же было решено махнуть рукой как на обреченную прослойку.
IV
Леопольд занялся делом прямо противоположным. Еще в начале последних событий, перед арестом и побегом, его взволновала одна деталь городского пейзажа - афиша на круглой тумбе. Лепа еще подумал, что за такой тумбой удобно прятаться от слежки, а потом вдруг увидел афишу.
Содержание ее прямо-таки перевернуло его душу. В окружении мелкого текста алело набранное рубленым шрифтом имя: ФЕДОР ШАЛЯПИН.
- Ради одного этого, - думал Лепа, - стоило заводить дружбу с Терентием. Шаляпина Каверзнев любил с детства, так как имел родню на Волге, у которой было несколько старинных пластинок в комплекте с небольшим граммофоном. Бывало, наточит дед Лепин иголку на бруске, установит ее в специальный зажим и ну гонять Шаляпина весь вечер. А под окном Волга течет и другой берег виднеется, и церковь с горящим куполом. Этого впечатления Лепа во всю жизнь позабыть не мог.
Так что, увидав афишу, он сразу решил кровь из носу попасть на концерт, и теперь ноги его, помня дело, понесли Леопольда в сторону обозначенного в афише театра.
Дорогой он сообразил, что даром на концерт не пустят, однако некая уверенность несла его как на крыльях, обещая удачу и наполняя грудь пьянящим воздухом. С быстрого шага Лепа то и дело сбивался на прыжки в длину, в высоту и даже на бег крупной рысью.
Как по обещанному, неожиданно подвернулась бильярдная. Не раздумывая, Леопольд завернул в нее. Тут же он, рискнув своей линзой, оцененной в рубль серебром, без особого труда выиграл нужные для входа 5 рублей. Всю игру ему везло. Шары сами собой вкатывались в лузы, помимо тех, что с треском влетали от ударов молниеносного Лепиного кия. Почувствовав в себе признаки губительного азарта, Леопольд прервал сражение, удовлетворенный выигрышем и, зажав в кулаке синюю купюру, поспешил к выходу.
Купив место, Каверзнев сразу занял его и стал ждать, оглядываясь кругом себя.
Зал наполнялся публикой. Лепа с радостью отметил кругом приятные и, зачастую, как бы знакомые лица.
Заплескали аплодисменты, сразу же перешедшие в настоящую овацию, и на сцену стремительно вышел Шаляпин. Это был точно он!
Лепа задохнулся. Еще тот не начал, а уж Леопольда охватил восторг. По телу пробежали мурашки, совершалось настоящее чудо!
В Шаляпине сейчас был виден благородный, величественный человек, но веселого, свойского нрава. А как только он запел, так будто бы застрадал вместе со всем залом каким-то общим, высоким страданием, которое скрутило душу Каверзнева узлом и вынуло вон из груди.
Да не один Лепа, весь зал мигом отдал все души в залог этому рослому человеку, держащему теперь их в своей простертой руке. Не было времени, пространства, каждый забыл себя, потому что сам Бог являлся людям одной из сторон, делая на миг тайное явным...
Концерт вымотал, растерзал Леопольда. Он оказался не подготовлен к такому впечатлению и был теперь не то болен, не то, напротив, переполнен здоровостью. Лепа пережил в эти миги и детство с первой любовью, и опрометью проскочившую юность, повидал забытую совсем мать и даже полюбовался самим собой, ползущим по нечистому следу в клетчатом пальто с линзой и Маузером.
Каверзнев сидел без сил, а на сцену вслед овациям летели цветы и бросались самые зрители в надежде прикоснуться к божеству.
Вышедшего кланяться Шаляпина тесно обступили люди с удивительно знакомыми лицами, а Лепа, оттесненный от сцены к дверям, грустно побрел в сторону гардероба, боясь свалиться с лестницы о трех ступенях.
У вешалок взгляду его повстречался другой взгляд, тот, которого, кажется, и искал он все время. Это был взгляд застенчивых серых глаз из густых ресниц, которые выглянули из-под белой соломенной шляпки с лентой, готовой обернуться кругом тонкой шеи.
Леопольд остановился как вкопанный и оставался в этом виде, пока незнакомка, вспыхнув, не отвела глаз и не скрылась в дверях.
Этот секундный взгляд разом перевернул сознание юного сыщика. Жизнь сразу обрела новый смысл и могла теперь продолжаться бесконечно. Все поджидавшие его впереди опасности и трудности лишились упругой ядовитой силы, сделались хрупки и прозрачны, его же сила получила таинственную власть для распоряжений обстоятельствами и вдохновения любви.
Лепа вышел на улицу и побрел, погруженный в новые ощущения и мечты ничего не видящим и не слышащим телом, без направления и цели, по ночной, бронированной булыжниками мостовой.
V
В основе предложенного полковником плана лежала профессиональная способность Чука к перевоплощению. Редкий лицедей мог бы состязаться с полковником в этом деле. Наверное, даже сам Немирович, знай он способности Чука, не отказался б от пары-тройки уроков для усовершенствований своей системы, жаль - не пересеклись вовремя их пути, и система, может, чуть не дотянула до совершенного творения... Но, к делу!
Операция началась в полдень. Как только вокзальные часы ударили двенадцать раз, в ювелирный магазин Лазаря Аптекмана ворвалась высокая дама в густой вуали и, схватясь за сердце, хрипло гаркнула:
- Господи, погром! Затем дама обернулась вокруг своей оси и выскочила вон, наделав шуму своим туалетом и дверьми, защемившими ей турнюр. И еще не успел стихнуть этот шум, как в помещении закатился сутулый господин в антрацитовых подусниках и, поскальзываясь на букве "р", брызгаясь и вращая желтыми глазами, заорал на бледного, как мел, приказчика:
- Расскажите! Скорее расскажите Лазарю, что еврейский погром!
С этими словами он выкатился, а с улицы донесся звон стекол, разбиваемых из рогаток, нанятыми по пятиалтынному за бойца, пацанами, сопровождаемый выкрикиванием лозунгов о спасении России.
И когда приказчик на ватных ногах пошел выглянуть в дверь, навстречу ему, чуть не опрокинув с ног, впрыгнула двойня препротивных золотушных девчонок в гимназических передниках и козловых башмаках с незавязанными шнурками (все тот же полковник со своими штуками). Двойня хором закричала:
- Спасайтесь! Убивают евреев!
После чего исчезла без следа.
Ровно через пять минут из черного хода выскочил тепло укутанный Лазарь Аптекман, с неприметным узелком под мышкой.
Недолго думая, он юркнул в темный переулок, то есть как раз именно туда, в то самое укромное местечко, где его и поджидал во главе с полковником отряд молодцов в поддевках и со свеженамазанными ореховым маслом головами. Которые молодцы с приветом в глазах весело вращали кистенями, производя в воздухе авиационный гул.
- Продолжайте пока вашу торговлю, - молвил Чук, - окунаясь в прозрачные колодцы мертвых глаз Лазаря, - а это, - он вынул без сопротивления узелок, - экспроприируем в пользу Народного дела.
Полковник свободной рукой нежно погладил Аптекмана по голове и, повернувшись к сообщникам, весело по-цыгански мигнул.
Затем вся человеческая группа, за вычетом Лазаря (который беззвучно разевал рот, желая высказать, что он уж давал, и не раз, на Народное дело, и лечил подпольщиков, но, напуганный Чуком, онемел и обессилел) колонной удалилась в городские трущобы, чтобы поделить добычу.
Молодцы, маршируя, одновременно потирали руки и, утробно урча, влюбленно глядели в широкую спину бывшего полковника. Будущее представлялось им состоящим из одних только кисельных рек с пряничными берегами, густо поросшими кустарником и деревами с золотой и серебряной листвой, посреди которой гнездились бриллиантовые птицы, несущие яхонтовые яйца. В изумрудах же те птицы рылись, как в сору.