Золото на ветру

Всю погоню, глупо улыбавшуюся и совершенно онемевшую, мгновенно повязали, туда же был прикручен Каверзнев, не отрицавший причастности. Повязанных сволокли в участок старорежимной полиции. На всем пути они лупали по сторонам глазами, но концы с концами не вязались ни у кого, кроме Лепы. Лепу же распирало давно предвкушенное любопытство. Он был почти счастлив и, ничего не боясь, легко сносил тычки и ругань.

В участке их довольно быстро разоблачили как вооруженную банду, поотбирали пистолеты и пихнули до времени в камеру.

Лязгнул кованый засов, ушел, пыхтя и звеня ключом, коридорный надзиратель.

Все разом бросились к Каверзневу.

- Каверзнев! Объясните! - захлебываясь накинулся полковник, это ведь чертовщина, верно? Гипноз, правда ведь? Скажите! Ну, что же вы, ответьте! - он вцепился зубами и пальцами в Лепин лацкан и принялся трясти, требуя немедленного ответа. Лицо его, против обычной надменности, покраснело, пошло пятнами, казалось, еще секунда промедления - и его хватит удар.

- Полковник, - укоризненно произнес Леопольд, как бы напоминая Чуку о высоком звании, - да бросьте вы это, оставьте, - он окончательно высвободил у него пальто, - я не могу ответить вам так, чтобы стало легче, напротив, только хуже будет. Обождите, потерпите малость, все и образуется, а счас просто отдохните.

- Не будет хуже, Каверзнев! Некуда уж хуже! Этого всего не может же быть в самом деле! Это вражеский гипноз действует, я понимаю. Но вы-то тут неспроста, я следил за вами. Вы должны знать выход! Так вот, немедленно мне, чтоб сей же час покончить с этим всем, меня работа ждет!

- Нет выхода, - хмыкнул Лепа, - есть только вход. Тудасюда только Терентий умеет сновать, но его не так просто сыскать. Он вообще, возможная вещь, что на юг подался, к морю.

Все разом на разные голоса принялись высказывать свое мнение о сказанном, бесполезно гомонить, затевать скандал, но вовремя прозвучал железный скрежет ключника, распахнулась тяжелая дверь и всю компанию призвали к допросу.

Только их ввели в просторный с ажурными решетками на окнах кабинет, как Каверзнев восторженно толкнул Реброва в бок:

- Глянь-ка, Ребров, - Хобот!

За столом и вправду, подбочась, сидел Хобот в форме полицейского чиновника, с торчащим из-за обшлага кружевным платком. Перед ним фронтом развернулся чернильный прибор, числом предметов превосходящий все известные, в руке же помещалось перо с только что заостроженной в чернильнице фиолетовой мухой. Муха, пронзенная сталью, тем не менее старательно очищалась лапками от чернил.

- Лев Борисович!.. - рванулся к нему полковник. - Приятная встреча.

- Отставить! - рявкнул внезапным, не свойственным Хоботу басом Хобот. - Сидорчук! Дай-ка ему раза, чтоб себя не забывал.

Знакомый уже городовой вышел из-за спин, козырнул Хоботу и не отводя от него преданных глаз, двинул Чука в зубы.

Полковник откачнулся, но стерпел и, продолжая цепляться за ускользавшую идею, опять потянулся к полицейскому чиновнику:

- Ну, хороши вы, Лев Борисович, не узнаю вас. Называется, свои люди...

- Что?! - выкатил глаза Хобот.

- Бросьте, вот же часы, вы же мне и поднесли в день милиции Чук вынул и показал часы луковкой.

Хобот вырвал у него предмет и поднес к лицу:

- Хо! Мои часы, верно! Украл? Сидорчук!

Сидорчук двинулся к полковнику, сворачивая новый кулак и отводя руку, но Чук согнулся, отпрыгнул к стене и, слазав под рубаху, выдернул наконец свой забившийся к самому шивороту и оттого уцелевший ТТ. Тут же он обрел прежний достойный вид и взял тон:

- Ах вот вы как? Разыгрывать меня вздумали! Гипнозом взять?! Из игры решили убрать? Дудки!

Затем жестокий Чук навел пистолет на растопыренного Сидорчука и выпалил ему в грудь, так что тот осел на четвереньки, продолжая глядеть действие стекленеющими глазами, пока не завалился на бок. После этого беспощадный полковник повел дымящимся стволом и прицелился в Хобота.

- Па-а-звольте!!! - завизжал тот знакомым фальцетом вместо баса и замахал на Чука выхваченным кружевным платком. - Я же не Лев никакой и часы, точно, не совсем мои, мои без надписи! Можно же договориться! о-ох! У-у-у! Не-не-е-е!!! - Он вопил, приседал, дергал руками с мокрым от слез и соплей платком, переводя взгляд с подстреленного Сидорчука к пристальному стволу с вырастающим на глазах отверстием. При этом он исподволь давил и давил на замаскированную кнопку электрического звонка, зовя караул, пока этого не заметил полковник.

- Да ты шельма, Хобот, - с тихой грустью обронил Чук, - ну да не ты первый, не ты и последний, - строго добавил он и пальнул во второй раз. Хобота отбросило к стене и он поехал по ней к полу, удивляясь на несработавшую кнопку.

- Монтер сволочь! - подумал он, стукаясь затылком об пол.

Муха сорвалась с оброненного пера, оставив на нем часть брюха, и зигзагами полетела в дверь.

II

На все эти стремительные действия ушло несколько секунд, так что прочие участники драмы исполняли роль истуканов, парализованные отчасти видом огнестрельного действующего оружия, то есть никому не пришло в голову заступиться за власть, даже Лепе.

- Вы мясник, полковник! - очнулся все-таки Каверзнев. - Это же скорее всего дед Хобота! Сами могли б сообразить.

- Идите вы, Каверзнев, в жопу! - взбесился полковник. - Я, по-вашему, тоже дед? Или, может, внук?

- По-моему, полковник, вы просто...

- Ноги! Ноги надо делать, - подскуливал Чижик, суясь между спорящими. - И на юг поскорее, где инспекторский дружок. Не то застрянем здесь черт знает на сколько.

Все ожили. Ребров бросился к столу, обшарил по-быстрому ящики, насовал чего-то в карманы, затем выглянул в коридор:

- Вот служба! Ни души!

- Дергаем! - скомандовал Лепа, и все на цыпочках, держа в руках снятую обувь и вытянув шеи, пошли к выходу.

Полковник задержался, наклонился к Хоботу. Неподвижные глаза того, мертво отражавшие оконный свет, внезапно двинулись и, встретившись с взглядом Чука, мрачно мигнули левым.

Полковник вздрогнул, хотел толкнуть Хобота сапогом, но взамен того бросился бежать за товарищами, с трудом переставляя очугуневшие ноги и суеверно бормоча:

- Опять чертовщина, гипноз... Я ведь бью, так уж без промаха. Господи, твоя воля, спаси меня и сохрани!

Поймав себя на идеологически вредной концовке, он смешался и несколько поник духом.

- За Лепу держаться надо, - лихорадочно соображал он, - не рассуждать, а повиноваться. Поповинуюсь пока, а там даст Бог, расквитаемся. Зато может обойдется еще, выкручусь как-нибудь.

Позиция была Чуку знакомая и он ободрился. На самом выходи нарвались на постового, закрывавшего спиной дверь.

Все прижались к стенке, делая руками метр и пуча глаза. Доносился с улицы птичий щебет, детские выкрики, скрип сапог караульного. По освещенному улицей полу тянулась от него длинная колеблющаяся тень. Пахло сургучом и сапожной мазью, приготовляемой, как известно, на рыбьем жиру.

Первым нашелся Ребров. Достал из кармана чесночной колбасы и, жуя, вышел к часовому. Вынул пачку "Беломора", угостил того, дал прикурить и, пока постовой рассматривал диковинную пачку, группа тихо прошмыгнула мимо. Ребров же, хлопнув полицейского по плечу и выбив клуб пыли, ускользнул вслед группе в проходной двор.

- Будете поощрены! - потряс ему руку Чук.

- Георгия желаю, - сказал лихой Ребров. - Чтоб полный бант набрать и стать кавалером.

- Ничего не получите! - обозлился полковник и раздраженно отвернулся в сторону. Его взгляду попались двое оборванцев, увешенные связками бубликов, пучками воблы, в одной руке у каждого находилась тяжелая загнутая колбаса с достигающим запахом, в другой длинная треугольная бутылка с различимой надписью "Пиво".

- Ишь, отъедаются при царском режиме, - рассеянно подумал Чук, оборачиваясь к собранию.

- На юг, на юг, к товарища Каверзнева приятелю подаваться нужно! - опять заныл Чижик.