Золото на ветру

- Что это вы?.. - вскричал пораженный Леопольд, - что за методы у вас? Спросите нормально, я скажу... и потом... никакой он не БОМЖ.

- Ах вон как? - вкрадчиво пропел полковник, - А ну, смирно! заорал он обычным голосом - Даю сроку три дня, собаку Агдама, машину, но этот драный матрос должен сидеть у меня в КПЗ!

Вслед за тем он резко обернулся через левое плеча вокруг своей оси, а Лепа бросился вон. Но полковник Чук не окончил вращения, а повернувшись еще, проследил за Леопольдом длинным, цепким взглядом. Не понравился ему инспектор. Не почувствовал он в нем волкодавской цепкости, а наоборот, ощутил интеллигентскую бесхребетность и беззубость.

- Такому доверять дело нельзя! - определил он. - Такому только сопли жевать.

Заподозрив подчиненного, Чук свистнул опергруппу и последовал за Леопольдом, привычными приемами маскируя слежку. За свою продолжительную службу ему доводилось выслеживать злобных тренированных врагов, но по большей части просто глупых граждан, которые подобно телятам совались куда не следовало. На то был классовый подход, и всех сующихся следовало как класс брать к ногтю. Чутье говорило Чуку, что и Каверзнев должен быть взят под классовый колпак и поскорее. Практика работы позволила полковнику выработать у себя уникальные оперативные качества, а именно: сверлящий желтый взгляд, могущий даже загибаться за небольшие углы и необъяснимый наукой способ отводить противнику глаза, то есть как бы растворяться в воздухе.

Вот теперь Леопольд уж влезал по ржавой пожарной лестнице и отворил было заветную дверцу, а все не замечал в метре от себя кряжистую фигуру полковника.

Пора, однако, несколько просветить личность Леопольда Каверзнева в свете его недолгой биографии.

Леопольд получился из мечтательного мальчика, воспитанного на чтении романов Жюля Верна, Майн Рида и Фенимора Купера. Сюда же, само собой, относился и Дюма. Но особенное место в его жизни занял Конан Дойль. Тем более, что в те поры каждый школьник увлекался ловлею иностранных шпионов и диверсантов, как теперь фарцовкой и мелким бизнесом. Тогда было меньше политэкономии, а романтизма больше. Лепа с самого раннего детства мечтал о путешествиях с приключениями, о борьбе за справедливость и освобождении угнетенных. Он хотел даже очутиться на Кубе, чтобы поучаствовать в перевороте к лучшему, но не нашел для этого средств. Еще мечтал Лепа о прекрасной незнакомке, имевшей впрочем довольно неопределенную наружность и характер, в связи с тем, что незнакомки попадались все разные, одна лучше другой и выбрать никак было нельзя.

С течением времени реализм действительной жизни несколько остудил Лепин романтический пыл. Громадные небесные пространства безжалостно распарывались сверхзвуковыми аппаратами, а загаженные нефтехимией моря и океаны, будто мухами, засиживались военными базами и ядерными полигонами. Экзотическое же население теплых стран вырождалось и напропалую перенимало у белых подонков все самое худшее и наотрез отвергало лучшее.

Оставались еще космические дали, но почему-то они не будили Лепиной фантазии, казались чужими и безжизненными.

Руководясь своим несозревшим подростковым сознанием и романтическими бреднями, Леопольд выучился на работника органов и даже успел немного потрудиться на этой ниве. Вскоре проявления самой дикой жизненной прозы так озадачили Лепу, что он перестал почти различать меж собой преступников, а в некоторых случаях отличать их от своих товарищей по работе. Он даже дошел до такой дилеммы: или все вообще преступники, или никто не преступник; оставалось только ее решить для дальнейшего образа жизни.

Поэтому знакомство с Терентием как бы остановило его у края пропасти, пробудило в нем угасшие было мечты о поэтической жизни героя, так необходимые Лепе для нормального самосознания.

- Человек повидал страны, - рассуждал Лепа, - может сравнительно анализировать и делать обо всем выводы. Надо его держаться, поучиться у него уму-разуму, а потом решать, как быть.

Он сделал свой выбор от всего сердца и поэтому поспешил скорее к матросу, чтобы предупредить того об опасности заключения в КПЗ и надеялся, что, может, удастся набиться к нему в компанию для продолжения службы на "Потемкине".

Вскоре он треснулся об очередной угол, навернулся туловищем об пол и, наконец, завалился в желанную щель, где и застрял вновь. И только было Лепа прогнулся, чтобы завалиться дальше, как встретился взглядом с желтыми глазами свесившегося в щель полковника, подсвеченными огоньком спички.

- Что ты здесь делаешь?! - брезгливо спросил полковник, зажигая пару новых спичек. При этом к его глазам присоединилось еще несколько, от подоспевшего Реброва, Чижика, и даже Агдама, капавшего в щель слюной. То есть подоспела все опергруппа, а Леопольд еще не ускользнул.

- Вылезайте! Вы что тут?.. - с внезапной тоской и перейдя на "вы", выкрикнул полковник, наблюдая судорожно гнущегося Лепу, - Да что с вами, Каверзнев? Хватайте! Тащите его! - скомандовал он остальным.

Несколько рук вцепилось в Леопольда, захватывая пальцами складки, лацкана и пуговицы, затем дернули его из щели. Но Лепа совершил усилия в обратную сторону, пыхтя и чуть не плача от досады и злости. Поэтому первый рывок не имел успеха. Все разгорячились, стало душно. Приготовлялась вторая попытка. Участники ее, покрепче упершись каблуками в край щели, намотали бесцеремонно на руки части Лепиного пальто и дружно рванули.

Но взамен того, чтобы вытащить Леопольда наверх, вся компания, сопровождаемая треском гнилых досок и грохотом кирпичей провалилась вниз, устремилась, расшибая и крутясь, разрывая обмундирование и теряя принадлежность, навстречу морозному сквозняку.

Один Агдам кружил у провала и скулил.

втоpая часть

?????????????????????????

ГУТТАПЕРЧЕВЫЙ ГОД

I

Но сколько же можно лететь, когда надо приземляться, хотя бы и убившись насмерть?!

К счастью, обошлось без смертей, и герои, все до единого, приземлились-таки в неизвестном месте среди пыли и тьмы. В одной из сторон, представленных им на выбор, слабо брезжил голубоватый свет. Кое-как выбравшись на волю, все кинулись, руководимые обозленным полковником, вслед убегавшему улицей Каверзневу.

Но почти сразу бег их стал замедляться, ибо внимание разбегалось вдогонку глазам по окружавшим их предметам и явлениям. Местность оказалась пугающе странной. Какой-то в местности содержался обман. Что-то вроде стереокино или волшебного сна. Такого свойства была странность, что хотелось тут же поискать под собой кресла с подлокотниками, чтоб опереться и тогда попытаться уловить ускользнувшую суть.

Во-первых, под ногами горбилась булыжная мостовая, которой не было края, и даже сбоку, в проулке можно было заметить еще булыжные кучи, приготовленные для мощения новых пространств. Ноги от бега по такой мостовой сразу уставали, подковы на каблуках страшно лязгали, а после со звоном отлетали прочь. Асфальта же не предвиделось.

Вторым номером шли дома, частью вроде бы знакомые, даже об заклад можно было побиться, что знакомы или в знакомом окружении, но прочие меж ними - вот штука - совершенно чужие и как бы мелки, но на диво хороши. К этому прибавлялись яркие разнокалиберные вывески, афишные тумбы и даже дворники мужеского пола в фартуках и с помелами. Словом, опять похоже на кино.

Единственно, что оставалось неколебимо знакомым и понятным, это убегавший Лепа Каверзнев, сразу ставший как бы родным. Поэтому вся компания бросилась за ним, применяя угрожающие окрики и свист. Полковник, тот даже порывался вытащить на бегу оружие, но не смог, так как кобура сбилась далеко за спину и там застряла.

Однако решительно нельзя было продолжать погоню в прежнем смысле. Становилось необходимо все же разобраться и понять происходящее. И, пожалуй, никто не мог лучше разъяснить все, чем тот же проклятый Леопольд. Так что группа с новой силой устремилась вдогонку убегавшему Лепе. В криках бегущих уже не содержалось угроз, а слышалось как бы предложение потолковать. Даже полковник оставил в покое пистолет и лишь ожесточенно пыхтел. В Лепиной оглядке начал сквозить ответный интерес, продиктованный отчасти усталостью, могли начаться переговоры, но из-за угла с вывеской, изображавшей красавца кавказской наружности, только что спустившегося с гор, служивших теперь ему фоном и прижимавшего к груди веер из открыток с приделанной полукруглой надписью: "Дагерротипы! Изумительное сходство! Фантастический эффект красоты!", вышел, привлеченный шумом, военно-морской патруль, весь сверкавший якорями и бляхами. Тут же для подкрепления ограниченных сил, выкатился из полосатой будки толстый городовой, поводя красными со сна глазами и путаясь в гремящей по булыжникам сабле.