Парашютисты

И гложет одна неотступная, неотвязная мысль: где он сейчас? Что с ним? За месяц ни одного письма, ни единой строчки, и писать теперь некуда.

Судьба забросила Ину Скачко в далекие края так неожиданно, что и опомниться не дала.

Вчера работали в лесу первый раз. Сказали, что дрова нужны детскому саду военного завода. Но и без этого было понятно: сил не жалей. И не жалели. Поэтому сегодня и нет их совсем. С непривычки. Спина не гнется, руки не держат пилу, ноги подкашиваются. В бригаде двенадцать девчонок. Бригадир тринадцатая. Все на заготовках впервые. Бригадир только делает вид, что поопытнее других, а сама как глянула на делянку, так и ахнула:

- И все это нам?!

- Кому же? - как умели, успокоили подружки. - Нам да тебе, если не побрезгуешь черной работой.

- Я тоже пришла не кашу варить.

- Тем более что варить не из чего,- опять утешила бригадира бригада.

Ина слушала и не слышала. Работала не хуже других, старалась, но мысли были далеко-далеко. Там, где милый ее сейчас. Остановится на минуту, разогнет занемевшую спину и почему-то представит себе такой именно лес, с такими же вековыми дубами, и дружок ее, укрытый и защищенный ими, стреляет по врагу. Оттого, что защищен и укрыт, теплее делается на душе. Во всяком случае, можно терпеть разлуку. Собраться со всеми силами и терпеть. Сколько ее еще будет, этой войны? Много? Много, конечно. Только хорошее быстро проходит, плохое долго

тянется.

- Это что за философия? - спросила Ину подруга, когда та поделилась с ней невеселыми мыслями.- Ты это вычитала или сама?

- Сама.

- Ну и зря. А я во всем стараюсь находить хорошее.

- И в войне тоже?

- Не в войне, конечно. Не такая я глупая. А о войне, если хочешь, я так скажу: ей скоро конец будет. Это как дождь: быстро начался - быстро кончится. Поверь слову.

- Хорошо бы.

- Точно тебе говорю, и оглянуться не успеем. Я об этом даже стихи сочинила. Хочешь?

- Стихи? Интересно!

- Вот послушай.

Девушка отложила в сторону пилу, поднялась во весь рост, оправила смятое ситцевое платьице, почему-то зажмурилась и прочла только две строки:

Сюда и свисту пуль не долететь,

Но весть о мире долетит мгновенно.

Ина посмотрела на нее удивленно и немного разочарованно:

- И это все?

- Все пока.

- А о чем это?

- Как о чем? О нашем лесе, о том, что хорошее шагает быстрей по земле, чем плохое. Не понятно?

- Теперь понятно. Не под рифму только.

- Рифма будет. Это начало самое.

- А ты про любовь можешь? - Ямочка, вдруг возникшая на щеке Ины, медленно поползла под прядку волос возле уха.

- Про любовь?

Ина покраснела, но повторила:

- Да, про любовь. Красивую и высокую. Про которую только в стихах и можно. Ты кого-нибудь любила?

Глаза Ины сузились, превратились в две щелочки.

- Что ты, что ты! - испуганно замахала руками сочинительница.

- А я вот, представь...

- Честное слово?

- Да.

- Глупости говоришь. Этого не может быть. Кто же он?

- Слободкин, Сергей.

- Смешно!

- А ты откуда его знаешь?

- Я не знаю. Фамилия смешная - Слободкин...

Ина обиженно отвернулась и начала искать глазами брошенную в траву пилу.

- Ну не сердись! Не хватает еще из-за какого-то Слободкина отношения портить.

- Я запрещаю тебе так говорить о нем. Слышишь? Он сейчас за нас с тобой кровь проливает, а ты...

- Боец, значит? Ты бы так сразу и сказала.

- Я и рта не успела раскрыть - ты со своими шуточками. Неужели все поэты такие?

- Прости, пожалуйста, действительно глупо вышло. Летчик, что ли?

- Парашютист.

- О...

Последние слова девчат тонут в визге и скрипе пилы, которую они с остервенением начинают таскать по шершавой, ноздреватой коре нового дуба. Пила подпрыгивает, вырывается из рук и никак не хочет углубляться в ствол там, где нужно.

Противно визжит пила, скачет. А сколько еще их, дубов! Стеною стоят. Один другого коренастей и крепче. Один другого железней.

Ина хочет сказать подруге, что Сережа ее хороший, что лучше его нет человека на свете, но пила нашла наконец то место, которое давно бы ей надо найти,- вгрызлась в сырую, упругую древесину. Теперь не до слов уже, ни до чего. Только ровный, чеканный такт. Сильный рывок на себя, потом мгновенье отдыха, пока пила бежит к напарнице. Потом еще рывок. И еще мгновенье отдыха. И так без конца, без конца, пока глаза не защиплет от пота...

После такого не до стихов. Умучена вся рабсила. Крепко спит в кособоком шалашике. Даже на рассвете не просыпается, когда холодный туман заползет во все уголки леса и выпадет росой на каждой былинке.

Утром, едва открыв глаза, Ина вспоминает стихи:

Сюда и свисту пуль не долететь,

Но весть о мире долетит мгновенно...

- А ты знаешь,- шепчет она подружке, - все-таки это неправильно. Как бы далеко мы от фронта ни были, он для каждого из нас близко, рядом совсем. Зажмурь глаза и услышишь, как пули свистят. Зажмурь.

- Зажмурила.

- Свистят?

- Вот ты, Инка, настоящий поэт. Стихи писать пробовала? Признавайся. У тебя должно получиться.

- Если бы я писала, то только о любви.

- К Слободкину?

- Тише ты!..

- Не пугайся, все спят еще. А фамилия в общем-то не такая смешная. От слова "слобода" происходит?

- В одном из последних писем он признался мне, что в роте его все так и зовут - Слобода. Товарищи. Трогательно, правда? И не постеснялся сказать.

- Его, наверно, любят в роте.

При слове "любят" Ина вздрогнула, и ямочка на ее щеке снова медленно поползла под прядку волос, сквозь которые просвечивало заалевшее ухо.

- Не знаю. Наверно...

- А писем, значит, нет?

- Новых нет с того самого дня, а старые я все с собой привезла. Полчемодана, поверишь?

- Что-что? Полчемодана писем?! Счастливая ты все-таки, Инка. Самая настоящая счастливая.

Ина хотела было сказать, что именно так она и подписывала каждое письмо Сереже, но передумала, только еще раз вздохнула. Так глубоко, что прядка волос на миг отлетела в сторону. И мочки под ней больше не было. И глаза были совсем не узкие, как минуту назад. Голубые, широко открытые, они смотрели куда-то вдаль не мигая. Казалось, девушка боялась даже моргнуть: моргнешь - и сразу покатятся слезы, чистые, крупные, уже подступившие к горлу...

Заметив это, подруга спохватилась:

- А ведь утро совсем! Пора вставать. Девчата, подъем!..

Кособокий шалашик наполнился смехом, будто и не было никакой войны. Просто выехали девочки за город, и сейчас начнется счастливый, радостный день. Один из самых радостных и счастливых дней в жизни.

Только вот подняться трудно. Болят руки и ноги, все тело стонет, и ноет, и не желает слушаться. И все-таки - подъем!

- Подъем, подъем! Лесорубы!

Это бригадира голос. За ночь он немного устоялся, стал уже не таким писклявым, как накануне. От сырого, холодного воздуха появилась в нем даже чисто бригадирская хрипотца, которой вчера явно недоставало.

...Новое утро начинается в дубовом лесу. В пение птиц постепенно, исподволь, вливаются новые звуки. Поначалу очень робко, но с каждой минутой все увереннее слышится жужжание стальных пил, уханье падающих деревьев. Упадет спиленный дуб - будто глубокий вздох вырвется из дремучей чащи. И лесорубы вздохнут - на душе у лесорубов легче станет. Так и вздыхают они, девчата и лес, друг перед другом. Глубже всех Ина, конечно. И чаще всех.

- Ничего, Инка, не горюй, свидитесь еще,- утешает ее подруга.

- Я знаю, верю в свою судьбу. И вообще верю.

- Ну и правильно. Без этого жить нельзя. Особенно сейчас. Особенно нам, бабам.

Эти последние слова девушка говорит совершенно серьезно, будто и впрямь что-то сразу, одним мигом, переменилось в девчачьей судьбе навсегда. К беззаботной юности возврата нет и не будет.

Глава 7