Черная вдова

- Короче, все уже решили, - усмехнулся Глеб.

- Ты сам подумай, - убеждала его жена, - ну как она сделает себе прописку в Средневолжске? Прописана в совхозе...

- О, господи! - вырвалось у Глеба.

- Миленький, чем-то ведь мы должны помочь! Не чужая...

- Скажи уж честно, тебе самой не терпится перебраться в отцовскую квартиру, - недовольно пробурчал Ярцев.

- Но ведь ты не такой дурак, чтобы сдать ее государству, - с обидой сказала Лена. - Ведь прописан там, имеешь на нее законные права... А Злате - нашу отдадим. Кстати, она сказала, что берет на себя все расходы похороны, поминки, памятник.

Видя, что муж все сильнее мрачнеет, она замолчала, шмыгнув носом.

- Лена, дорогая, - вздохнул он, - неужели обо всем этом нужно именно сегодня, сейчас?

- Прости, Глеб, прости, милый! - спохватилась Лена. - Конечно, я дура! Тебе так тяжело, а я... - Она махнула рукой.

Что-то в поведении жены насторожило Глеба. Нет, она была внимательна, ласкова, в ее искреннем сочувствии он не сомневался, но почему иной раз, встречаясь взглядом с ним, отводит глаза?

У Ярцева на языке так и вертелся вопрос, что это с ней, но мимо окна прошли Злата Леонидовна, Надежда Егоровна и какой-то полный мужчина, кажется, тот, что был заместителем отца.

Глеб внутренне собрался: предстоял печальный разговор о похоронах и связанных с ними других невеселых делах.

Часть вторая

Сойдя с поезда в Трускавце, Орыся взяла "Волгу" частника, хотя идти пешком до дома - не больше пятнадцати минут. Не хотелось встречаться с кем-нибудь из знакомых. Водитель "Волги" и тот знал ее. Но, несмотря на это, он взял с нее трояк не моргнув глазом.

Родная калитка, расчищенная от снега дорожка до двухэтажного особняка. Однако Орыся прошмыгнула во флигелек во дворе. В нем было жарко, пахло свежесваренным борщом. Не успела она снять шубу, как хлопнула входная дверь.

- Слава богу, приехала! - радостно обняла ее Екатерина Петровна. Чуяло мое сердечко, что сегодня воротишься. С утра вон протопила, прибрала... Небось голодная с дороги?

- Спасибо, тетя Катя, - устало ответила Орыся, стягивая с себя сапоги. - Есть не хочу. Прилягу. Голова разболелась.

- Тогда в постель, в постель, - захлопотала Екатерина Петровна, разбирая кровать. - Это сейчас для тебя самое милое дело.

Пока Орыся раздевалась, она успела сообщить новости, накопившиеся за неделю отсутствия хозяйки. И дом и флигель принадлежали Орысе.

- Ну, я побежала, - сказала тетя Катя. - Уборку кончать надо.

Напоследок она положила на тумбочку возле кровати деньги. Аккуратно сложенные десятки к десяткам, пятерки к пятеркам, рубли к рублям - плата от постояльцев. Можно было не считать: Екатерина Петровна ни копейки не положит в свой карман.

Орыся легла, прикрыла глаза. Качало, словно она все еще ехала в поезде. В голове плыли вокзалы, люди, улицы Средневолжска, по которым Орыся совсем недавно бродила чужая и неприкаянная. В памяти встала самая болезненная, самая щемящая душу картина - заснеженный двор детского садика, полный веселых ребятишек, которые катались с ледяной горки, лепили снежную бабу. Глядя сквозь щель в заборе, Орыся сразу увидела своего Димку. В клетчатых штанишках, коричневой курточке с капюшоном. Он даже не подозревал, что в десяти метрах находится родная мать, которая жадно ловит каждое его движение. На одно мгновение ей показалось, что он посмотрел в ее сторону. У Орыси дрогнуло сердце: неужели почувствовал?

Нет... Ей это действительно только показалось, потому что уже через секунду Димка со смехом мчался за каким-то мальчишкой.

"Боже мой, и почему я такая несчастная?" - вырвался тихий стон из груди Орыси. Она открыла глаза.

Со стены на нее смотрели десятка два фотографий - то, что осталось от целого чемодана снимков, которые Василь, отец Димки, заядлый фотограф, увез с собой в Средневолжск.

Говорят, не родись красивой, а родись счастливой. Но Орыся с детства только и слышала вокруг себя, какая она красивая, какая счастливая. И сейчас все уверены, что над ней светят эти две звезды. Если бы они знали...

Орыся переводила взгляд с фотографии на фотографию, словно перелистывала страницы их недолгой жизни с Василем.

Вот она совсем молоденькая. Стройная, как тополек. В белом халате и шапочке сидит за столиком. Санаторий "Шахтер".

После окончания медучилища ее взяли туда диетсестрой. Работа несложная: подсказать лечащимся, где их место в столовой, дать совет насчет питания. Возле нее всегда выстраивалась очередь мужчин. Молодых, среднего возраста и постарше. А ее сменщица, пожилая опытная диетсестра, обычно просиживала без дела.

Мужчины липли к ней не только из-за внешности. Кто бы ни обращался к Орысе, проявить небрежение, а тем более нагрубить она не могла. Такая уж была натура, отзывчивая и душевная. Еще ее любили за песни. А это - по наследству. Пела мать Орыси, бабушка была лучшей певуньей в деревне. На концертах художественной самодеятельности в санатории слушатели буквально отбивали себе ладони, вызывая Орысю на "бис".

А вот на снимке они с Василем. В первый месяц после женитьбы. Да, тогда она была красивая и по-настоящему счастливая. Швадак (мужа она обычно называла по фамилии) влюбился в Орысю с первого взгляда. Потом уже признался, что долго не решался подойти. А она со своей стороны открылась Василю: эта застенчивость и покорила ее. Другие с ходу пытались завоевать, не скупились на комплименты, выставляли напоказ свои достоинства - мнимые или заметно преувеличенные.

Швадак говорил мало. Если делал добро, сам оставался в тени. И даже цветы дарил своеобразно: не прямо в руки, а положит незаметно возле кровати или поставит в вазу в комнате Орыси, пока ее нет. Это продолжалось и тогда, когда они уже прожили несколько лет.

Василь окончил Московский автодорожный институт, вернувшись, работал инженером. К моменту встречи с Орысей он был один как перст. Родители умерли в течение полугода один за другим.

В первые дни знакомства Василь стеснялся приглашать ее в свой особняк. Орысе, выросшей в скромном достатке, намыкавшейся по общежитиям и чужим углам, представлялось, что дом Швадаков - полная чаша. Трускавец уникальный курорт. Туда едут со всей страны страдающие болезнями печени, почек и другими хворями. В подавляющем большинстве по курсовкам или вообще дикарями. Местные жители сдают все, что только можно сдать под жилье, разве что не доходит до собачьих будок. А тут - шестикомнатный особняк и еще времянка. У иных домовладельцев доходы от сдачи коек походили на неиссякаемый, как здешние целебные воды, источник. Иметь автомобиль, например, считалось самым обыденным делом.