Страница 24 из 43
Должен сообщить читателю, что мне доводилось видеть лилипутских грудных младенцев. Зрелище, на мой взгляд, они являют собой слишком уж личинкоподобное. Представьте себе крохотное существо размером с гусеницу - писклявое и краснокожее. Впрочем, звук голоса лилипутских деток настолько тонок, что сравним с комариным писком, напоминая последний и своей назойливостью. Как предполагал император, отличить своего наследника от моего (если только такое явление допускали законы природы; я имею в виду зачатие лилипутской женщиной от человека европейской комплекции) - ума не приложу. Впрочем, до рождения ребёнка оставалось ещё не менее шести-семи месяцев, так что пока я мог на сей счёт не беспокоиться.
Жизнь моя тем временем шла своим чередом, невзирая на все веяния, какие шли из высоких сфер. Гостьи мои меня не забывали, а я принимал их с удовольствием, к которому, правда, нередко теперь примешивалось чувство, сходное с тем, что я испытал во время первого моего плавания, когда разыгрался шторм и наш корабль стали качать океанские волны… Стыдно моряку признаваться в этом, но я поначалу страдал морской болезнью и нередко перевешивался через фальшборт, чтобы не пачкать палубу. Впрочем, я отвлёкся.
Не иссякал поток лилипуток, жаждущих поближе познакомиться с Человеком-Горой, как не иссякал и поток страждущих, надеющихся через меня обрести исцеление. Нередко по утрам, выглянув в окно, я покачивал головой при виде увечных и недужных - кто на костылях, кто ползком, кто поддерживаемый родными или друзьями, - все они с надеждой взирали на окна моей обители, что-то шепча себе под нос - то ли слова молитвы, то ли обращённые ко мне заклинания.
Я не знаю, как это все устраивалось. Видел только, что некоторые из моих посетительниц, жертвуя собственным удовольствием, стоят в готовности с напёрстками-ведёрками, а потом уносят произведённое мной добро, после чего страждущие приходят в движение, среди них наблюдается какое-то волнение, а через несколько минут все рассасывается, площадь пустеет и до следующего дня вокруг моей обители устанавливается спокойствие.
Я понимал, конечно, что долго так продолжаться не может, поскольку моя природа начинала противиться происходящему. К тому же сборища под моими окнами грозили в скором времени перерасти в волнения - ведь число страждущих не убывало, а количество потребного им целебного материала в силу естественных причин сокращалось.
Перемены наметились в тот день, когда утром меня разбудил чей-то высокий гнусавый голос, что было весьма странно, поскольку, как я уже говорил, слуги никого до моего пробуждения обычно ко мне не впускали.
Я открыл глаза и увидел лилипута средних лет, в клетчатом фраке, какие носят наши стряпчие, в высоких до колен сапогах со шпорами и ездовых штанах, хотя по выдающемуся животу я бы не сказал, что мой посетитель принадлежит к любителям верховой езды. Говорил он, прицокивая языком и жестикулируя больше лицом, чем руками. Речь его к тому же лилась сплошным потоком, опережая мысль, а потому первое время я понимал отнюдь не все из им сказанного. Но все же вскорости я сумел приспособиться и, напрягая слух, начал разбирать, о чем идёт речь, хотя удовольствия от общения с ним мне это не прибавило.
Звали моего незваного (да простит мне читатель сей каламбур) посетителя Хаззер, а привели его ко мне соображения меркантильные; правда, пришёл он скорее не с предложениями, а словно ставя меня перед свершившимся фактом, который я должен был принять, как принимают Божью волю или непреодолимые обстоятельства, хотя задуманное им предприятие без меня имело не больше шансов состояться, чем акт творения без Господа.
Говорил мой посетитель развязно-уверенно, он даже несколько раз сделал движение ладошкой как бы для того, чтобы покровительственно потрепать меня по щеке. Поскольку дотянуться до сего объекта ему было довольно затруднительно, жест этот у него получался какой-то незавершённый: он чуть наклонялся вперёд, а когда его рука не встречала опоры, готов был, казалось, рухнуть со специальной подставки для гостей, на которую я помог ему взгромоздиться, чтобы нам удобнее было вести беседу.
Суть его предложений (впрочем, я уже говорил, что предложения его звучали довольно ультимативно) сводилась к следующему. Он собирался наладить выпуск чудодейственного лекарства для народа Лилипутии. Он собирался сделать народ Лилипутии самым здоровым в мире. Он собирался тем самым заслужить любовь народа Лилипутии и неплохо заработать. Дело было за малым - ему нужно было заручиться моим согласием, потому что производителем сей панацеи был ваш покорный слуга, любезные мои читатели. Но эта малость ничуть не смущала моего гостя. Для него вопрос был решён.
– Так и быть, - сообщил он мне, - я беру вас в долю. Я даже готов поделиться с вами прибылью из расчёта… Вы не поверите, потому что такого выгодного предложения вы ещё никогда не получали и не получите. Слушайте меня и постарайтесь не упасть. Потому что если упадёте вы, поднимется много пыли. А мне нужен чистый воздух. Я готов взять вас в долю на равных. Мне - девяносто процентов и десять процентов - вам. Только из собственного благородства и симпатии к вам лично. У меня одни расходы, у вас - одни удовольствия. У меня одни заботы, у вас сплошной праздник.
В денежном выражении десять процентов по его расчётам должно было составить колоссальную по лилипутским понятиям сумму в тысячу дрюф ежегодно. Один дрюф можно было бы приравнять к одной гинее, от чего я бы предостерёг моего читателя. Для среднего лилипута один дрюф - столько же, сколько одна гинея для среднего англичанина. Но если средний лилипут мог прожить на один дрюф около месяца, то среднему англичанину этой суммы едва хватило бы на четверть ленча в лилипутской таверне (я, конечно, же имею в виду ленч не лилипутский, а способный насытить среднего европейца).
Я слушал моего гостя довольно рассеянно, так как мысли мои были заняты другим. К тому же я не придавал особого значения его словам, потому что он с первого взгляда не вызвал у меня доверия. Я молча кивал на его слова, прекрасно понимая, что эта болтовня ничем не кончится. Я был знаком с таким типом людей в своём отечестве. Главная их цель, кажется, навести тень на ясный день - авось под шумок и удастся как-нибудь погреть руки.