Отверзи ми двери

Он даже обрадовался спокойствию и трезвости того, как он себе об этом сказал, но так и не успел додумать - кто все-таки Костя такой, почему отец Кирилл говорит о нем с горечью, почему так тяжелы для него эти их долгие разговоры, заканчивающиеся для него так чудовищно-безумно? Уж наверно, Костя, тот, что сейчас посапывая, лежит у стенки на полу, тут не при чем, а всему виной его собственные разошедшиеся нервы, собственная путаница, и все обрушившееся на него в эти недели... Но додумать тогда не успел - уснул.

Темный провал в коридор все увеличивался, а потом, вместе с остановившейся дверью, его заполнила белая, призрачная, все более рельефно определявшаяся фигура.

Лев Ильич следил за ней всего лишь с интересом - он не мог понять, что перед ним происходит, щурил, хотел даже протереть глаза, но вдруг почувствовал, как волосы зашевелились у него на голове от ужаса: из темноты коридора в комнату медленно вплывала женщина. Она была в белом до пят платье или ночной рубашке, с обнаженной грудью, едва прикрытой кружевами и черными, до пояса рассыпавшимися волосами. На круглом бледном лице, показавшемся Льву Ильичу знакомым, хотя он знал, что никогда не видел его, блестели темные, сейчас казавшиеся совершенно черными глаза. Глупейшая улыбка раздвинула ее черные в этом свете губы, блеснули зубы, она наверняка не видела его, да и не могла видеть, потому что неверный свет из окна освещал только дверь, а он лежал головой к окну. Она улыбалась самой себе, и так, не закрывая черного рта, вытянув руки со светящимися пальцами и черными ногтями, пританцовывая, двинулась прямо к нему.

Лев Ильич не успел закричать, леденящий душу ужас охватил его, он смотрел, не отрываясь в ее лицо, а она, все так же безумно себе улыбаясь, подошла к нему вплотную, наклонилась, полные груди выскользнули, вывалились из рубашки, она подняла одеяло и, забираясь под него, хрипловато, задыхаясь прошептала:

- Котик, неужели уснул, заждался? Иди ко мне, миленький...

Господи, - успел подумать Лев Ильич, - никакая это не комната, это поезд, тот самый поезд, где мы встретились, то же самое купе, и значит, они вместе? Почему тогда ночь, был же день, он отлично помнил, как смотрел в окно на пристанционные постройки, когда поползла, уходя в стену, отражая водокачку и столпившиеся у переезда грузовики, зеркальная дверь, и со своим чемоданом она шагнула в купе, в его жизнь, которая вот сейчас так жутко оборвется...

Значит, они были вместе, заранее сговорились, пришли по его душу, разыграв с самого начала всю эту омерзительную комедию, передавали его друг другу, и стоило ему сбежать от одной, как он тут же оказывался в лапах другого?.. Но кроме того, они еще были вместе - вместе - она сейчас от него, с его полки шагнула к нему, заползает теперь под его одеяло... "Да какая полка, она в дверь вошла!.."

Перед его глазами поплыли белые, призрачные фигуры, все вокруг посветлело, и над этим кружащимся хороводом внезапно грянул голос Того, вокруг Которого они все кружились, глядя только на Него, ему - Льву Ильичу, не видного.

"Откуда ты пришел и что там видел?"

"Я ходил по земле, обошел ее, - услышал он мерзкий голос того, в клетчатых штанах, - мрак и запустение, Господи, выражаясь высоким штилем, ничтожество и падение, говоря интеллигентно, скотство - чтоб было ближе к истине."

"Мне не нужны твои оценки, ибо ты все равно не способен понять глубины Нашего Замысла. Отвечай конкретно: ты заметил человечка именем Лев Ильич?"

"Один из тех, в ком я, верно, Господи, не способен понять глубины Твоего Замысла, ибо все, с чего я начал, приложимо к нему."

"Он будет моим рабом. Отправляйся к нему. Будь рядом с ним, ибо он придет к Святому крещению, но не оставляй в покое, испытай чем тебе вздумается."

"Возиться с этим жиденком? Да он давно в моих руках, чего испытывать того, кто сам бежит навстречу? Когда-то Ты отправил меня к Иову, тот еврей - да уж еврей ли он был? - был воистину непорочен, справедлив, богобоязнен, удалялся от зла, это была работа, трагедия! Прости меня, Господи, но тут всего лишь фарс..."

"Иди, исполни. Тебе не дано проникнуть в то, что только Нам ведомо. Возвращайся на второй неделе поста, чтоб рассказать обо всем. В четверг..."

"Четверг?.. - зацепился за это слово Лев Ильич. - Почему в четверг? Сегодня вторник, нет, наверно, уже среда...Это вчера, когда я пришел к Косте, был вторник..."

Меж тем, он чувствовал, что она забралась в постель. Он отшвырнул себя к стене, вдавился в нее, слыша ее горячее дыханье, волосы щекотали ему лицо...

"Четверг... - с ужасом и ускользавшей надеждой думал он, - но сегодня ж среда?.."

И перед глазами замелькали, сменяя друг друга, страшные, чудовищные видения: то был карлик с огромной головой и огненными калмыцкими глазами, в которые недоставало сил глядеть, и рядом с ним на постели она - в белом, с распущенными черными волосами, карлик изогнулся в бешеной судороге, оторвался от нее - кровь хлынула у него изо рта, ушей, носа... И тут его сменил изможденный мертвый старик в фиолетовой кардинальской шапке - и рядом она же, обнимающая его руками - с черными ногтями на пальцах. Она же, с окровавленным мечом в руке, нагнувшаяся над обезглавленным телом... "Юдифь!" - крикнуло что-то в душе Льва Ильича и он узнал ее, увидев отрубленную страшную голову... Нет! то была не Ботичеллиевская голова Олоферна и, уж конечно, не та - не библейская Юдифь, и даже не та - из комнаты с мебелью Людовика ХV чернобородую голову своего деда узнал Лев Ильич, хватающую воздух разверзстым черным ртом, и чернобровую, крутобедрую тапершу из трехрублевого дома на окраине Витебска... И тут он увидел себя, а рядом ее - Веру - обольстительно страшную с обнаженной высокой грудью, смеющимися, черными в темноте глазами, он еще успел мелькнувшей, ускользавшей мыслью назвать ее про себя "о н" - то же не она была, не Вера, не Юдифь, не проститутка из парижской мансарды, не красавица - дочь бактрианского царя... Но теперь она сама здесь - не где-то там! - изогнувшись под одеялом, скользнула к нему, обняла горячими голыми руками и прошептала все тем же срывающимся хриплым шепотом:

- Ну, Котик, ну что же ты, я так соскучилась...

"Ты сам хотел этого, - хихикнуло ему прямо в ухо, - чего ж испугался, хватай..."

"Господи Иисусе, помилуй меня..." - стукнуло напоследок сердце Льва Ильича, кажется совсем останавливаясь от ужаса.

- Ты что, ополоумела?.. - услышал он вдруг бешеный, свистящий шепот и не сразу узнал Костю. - Ты куда?..

- Ох! - сдавленно выдохнула женщина, разжала руки, выскользнула из постели, шлепнув босыми ногами об пол...

Он видел в темноте две смутные фигуры: ее - в белой до пят рубашке, и Костю - в трусах, с черной волосатой грудью. Костя схватил ее одной рукой за волосы, а она, уткнувшись ему в плечо, тряслась от смеха.

Потом Костя оторвался от нее, подошел к матрасу, на котором лежал Лев Ильич, и наклонился над ним. Лев Ильич прикрыл глаза и сквозь опущенные, прижмуренные ресницы смотрел в смутно видневшееся лицо с напряженными, бешеными глазами.

- Спит, - прошептал Костя, разогнувшись, и схватил ее за руку. - Я б тебя убил, дура. Идем отсюда.

Они вышли, исчезнув в темноте коридора. Дверь скрипнула и закрылась.

Лев Ильич не двигался и ни о чем не думал. Холодный пот на лице высыхал в духоте комнаты. Потом он шевельнулся, нащупал в темноте пиджак, висевший рядом на стуле, нашарил коробок и чиркнул спичкой, поднеся огонек к часам на руке. Была половина второго.

11

Лев Ильич ходил взад-вперед по переулку, стараясь не потерять из виду церковную ограду. Он пришел к началу службы, видел, как проходили люди в калитку, торопливо крестясь на надвратную икону, не так уж, словно бы много, не как тогда, в Прощеное воскресенье, когда валил народ, но все-таки не так и мало - и не только старушки - молодые мужики, бородачи-интеллигенты, совсем молодые ребята, девочки, чуть постарше его Нади, даже в брючках, без платков...