Чижик-пыжик

- Не понять только, зачем ты оскорбил Эрмитаж и его замечательную сотрудницу... Пить, брат, надо меньше, - мой брат порывался уйти.

- Нет, ты меня выслушай, - продолжал я, мне казалось, я на конференции и участвую в дискуссии. - А что до очаровательной Изольды, то напротив: не место красит человека, а человек... Это из нашего фольклора, - уточнил я, окончательно забыв, что я все-таки не на конгрессе и они не иностранцы.

- Понимаете, - говорил я, - постичь нечто высокое и значительное проще всего в мелочи, в пылинке, а еще лучше - в человеке, пусть его судьба на первый взгляд как бы не связана... Я бы выпил за хранителя Эрмитажа - не обижайтесь, Изольда, сейчас вы все поймете.

- Может, хватит, - сказала моя барышня, - ты наливаешь и наливаешь...

Меня никто не поддержал, но я выпил.

- У меня есть подруга, - говорил я, - близкий товарищ, женщина во всех отношениях замечательная. Я знаю ее четверть века, а она все лучше и лучше. Когда-то была скромная, больше помалкивала, а теперь... Что-то с ней произошло: куколка раскрылась, вспорхнула - такая бабочка, махаон! А родом она... Есть такая область - Тверская, мы всю ночь по ней ехали в скором поезде. Она больше Франции, а может, и всей Европы.

- Вместе с Африкой, - сказал брат.

- Пожалуй, без Африки, но - большая. Там у них есть город - Конаково, а вокруг конаковские деревни. Моя подружка оттуда. Думаю, в России это самое-самое место. Девушки там корпулентные, круглолицые и курносые. Училась она в Ленинградском университете, но это единственный ее прокол. Или нет, не знаю. Во всяком случае, учили ее там, как ни странно, хорошо.

- Слава Богу, совесть у тебя есть, - сказал брат.

- Всего пять лет она тут у вас проторчала, а всю жизнь в Конакове и в Москве. Короче, испортить у вас не успели. Служит она в нашей национальной галерее, называется - Третьяковка. Она там самая главная.

- Хранитель, что ли? - спросил брат.

- Директор... Ну, может, не директор, но она и есть самая главная - все хорошее от нее, а все... Да я бы столько вам про нее рассказал, кабы вы меня не прерывали, хотя бы о том, как она спасла наши святыни - Владимирскую Божью Матерь и Троицу, потому как Бородин с Ельциным хотели украсить ими новый Большой Кремлевский дворец...

- У нас бы тоже не отдали, - буркнул брат.

- А чего вам отдавать - откуда у вас Владимирская Божья Матерь? У вас только голландские шедевры и что-то по случаю - из Италии и Франции... А здесь год за годом собирали - да с самого начала! - поддерживали молодых, одаренных, выстраивались школы, направления, крепли и рвались внутрихудожественные связи - "котел", в котором варилось и вырастало национальное русское искусство... Учтите, нить я не теряю... Может, еще по одной?

- Не дам, - сказала моя барышня, - дотяни свою нить, тогда мы тебе...

- Хорошо, а закурить можно?

Все дружно закурили. Кроме Изольды.

- Итак, я продолжаю. Живет моя конаковская барышня со мной по соседству, квартира маленькая, завалена книгами, а кухонька - не повернешься. Женщина она сердобольная и, снисходя к моей сиротской жизни, приглашает то на обед, то на ужин. Муж ее, мой старый товарищ, сокровенный писатель, человек выпивающий, и мы с ним...

- А несокровенные трезвенники у вас есть - в Москве? - не удержался брат.

- Есть, но я их не знаю, думаю, они все питерские - Растиньяки.

Брат только крякнул.

- Ты меня не трогай, - предупредил я его, - не собьешь... Обычно мы ее долго ждем - хозяйку, она на работе. Разговариваем и естественно... Разрешите мне и сейчас чуть-чуть, а то пересохло.

Я выпил.

- У него, понимаете, какая система. Сначала аперитив: мадам привозит из заграничных путешествий экзотические напитки - а ее куда хочешь приглашают с выставками, всем, кроме вас, нужна наша национальная идея. Но они - те заморские напитки - хороши только для аперитивов. Затем он достает нашу, привычную, а уж потом из разных углов - у него удивительная память! вытаскивает пузырьки и графинчики...

- Ужас, - сказал младший брат, - и он еще этим хвастается...

- Я всего лишь констатирую и хочу, чтоб вы представили себе обстановку.

- Мы представили, - сказал брат.

- И вот однажды, - продолжил я, - мы выпивали, она пришла, стали закусывать, и я почему-то очень загрустил. Понимаете? У всех жизнь, как жизнь: жена приходит с работы, жарит картошку, муж радуется и закусывает... Так мне стало себя жалко - до слез. "Слушай, - сказал я ей, - давай куда-нибудь уедем?" - "Кто с кем?" - спросила она. "Мы с тобой". - "А как же мой благоверный?" - спросила она. "Вы уже тридцать лет вместе, - сказал я, неужто он тебе не надоел за столько лет?" "Надоел-надоел, - сказал мой товарищ, сокровенный писатель, и тоже загрустил, - всем я надоел..." Когда много выпьешь, становишься или очень веселым, или наоборот...

- Глубокая мысль, - сказал мой брат, - но ты хорош гусь: тебя привечают, поят-кормят, а ты у живой жены... То есть у живого мужа уводишь жену?

- Я не увожу, - сказал я, - я только предложил, к тому же при нем.

- Давай дальше, а то никогда не кончишь. Не понять только, какое это имеет отношение к Эрмитажу или хотя бы к Третьяковке?

- Сейчас поймешь, - сказал я, - главное, не потерять нить. Итак, в тот раз я высказал свое предложение. Причем, заметьте - от всего сердца.

- Да уж от сердца, - сказал брат.

- Конечно. Или от души. Я плох насчет анатомии... "Куда ж мы с тобой уедем?" - спрашивает моя конаковская красавица. "Давай в Австралию", - говорю я, и только потом понял, почему именно туда: она что-то такое рассказывала про свое путешествие в Австралию - там очень интересуются нашей национальной художественной идеей, и во мне, видимо, это географическое название засело иначе откуда бы?.. Но это я потом сообразил, когда пытался осмыслить произошедшее. "Почему в Австралию?" - натурально удивилась она. "Потому что далеко, - говорю, - и никто нас там не сыщет. Хотя бы и твой благоверный".

Понимаете? Она в тот момент жарила картошку, кухонька маленькая, я уже говорил, а дама конаковская... Знаете, как жарят картошку конаковские девушки? Одной рукой они упираются в бок, широкий нож в другой... Заглядишься!

Тут она повернулась и спросила меня уже - заметьте, с живым любопытством, на щеках ямочки заиграли: "А на какие шиши ты меня, мой миленький, повезешь? Ты знаешь, сколько стоит билет до Австралии?" - "Очень просто, - говорю, - ты берешь ножик - не такой, как этот, лучше маленький, я его тебе наточу, а можно и бритву - опасную. И вырезаешь картинку. Большую не обязательно. Представляешь, какая возня будет с Верещагиным или Суриковым? Можно маленькую, лучше из ХХ века, у вас там чего хочешь - от Малевича до Зверева. Ты ее аккуратненько вырезаешь..."

И тут - я это очень помню! - как гром грянул...

Одной рукой она подперлась, в другой блестел нож, глаза у нее засверкали... "Никогда! - крикнула она. - Никогда и ни за что! Слышишь?!."

Мы с моим товарищем встали, открыли рот, а что сказать, не знаем... "Ты что, девочка?.." - опомнился я. А сокровенный писатель полез под стол и вытащил новый графинчик...

Они молчали, как тогда мы, с товарищем. Потом моя барышня засмеялась весело и звонко.

- Не может быть - я знаю, о ком ты рассказываешь! Так и сказала?..

Изольда плакала: сняла очки и вытащила платочек.

- Я тоже, - шептала она, всхлипывая, - ни за что, ни для кого, ни при каких обстоятельствах...

По Неве гулял ветер - как в море, голова моя покатилась... Помню только, что мы оказались в Летнем саду, играла тихая музыка, я танцевал, обнимая то одну, то другую из обнаженных скульптур. Брат куда-то исчез. Изольда тоже. Потом мы долго шли вдоль Фонтанки, и моя барышня непременно хотела, чтоб я увидел что-то под парапетом у Инженерного замка, они вдвоем с Тиной обещали крепко держать меня за ноги, я кое-как отбился. Мы взяли машину, долетели до гостиницы, поднялись на десятый...