Вычислить и обезвредить

- Чьими врагами? Твоими? И почему меня наказывают за издержки твоей профессии? Сделай милость, растолкуй.

- Ничего себе наказание! Трехлетняя командировка за границу! Да любая нормальная женщина...

- В задачке сказано, что тебя я при этом больше не увижу. И вообще, если бы я рвалась за границу, то прекрасно могла остаться с Белоконем. Мило, недорого, элегантно...

- Ну, не знаю, как тебе объяснить...

- Так, чтобы я поняла. Потому что получается - ты использовал меня в каких-то сугубо государственных, как выяснилось, целях, а теперь я, как персидская княжна, должна лететь за борт в набегающую волну. А если я не хочу? И вообще, ты мог просто попросить меня помочь - я бы не отказала. И, кстати, не нужно было бы ложиться со мной в постель.

- Кажется, на это времяпрепровождение ты пожаловаться не можешь! Я старался быть на высоте.

Я непроизвольно сжала руку в кулак так, что ногти больно впились в ладонь. Сама виновата, нечего было затрагивать скользкую тему. Но он старался! Этот сумасшедший, непостижимый для меня мир мужских реалий и ценностей! Он был на высоте... На какой высоте? Кто её измерял? Почему именно поведение в интимной обстановке считается главным, основным критерием?

- Кому, к дьяволу, нужна такая высота? - вырвалось у меня. - Зачем?!

- Я хотел, чтобы тебе было хорошо. Не потому, что ты была мне нужна для каких-то целей.

- Господи, боже ты мой, да неужели ты мог хоть раз в жизни, один-единственный раз, быть... ну, близок с женщиной... я не говорю, "не любя", я не об этом сейчас,... но ради какой-то своей выгоды...

- Не своей выгоды, а государственного долга!

- Какая разница! Использовать женщину ради какого-то мифического долга. Это гнусно, как ты не понимаешь! Купить - и то честнее.

- Ты рассуждаешь, как глупый ребенок.

- Я не ребенок. Я женщина. И я люблю... человека, который готов оттолкнуть меня, прикрываясь понятием долга.

- Ничем я не прикрываюсь! Специфика моей работы...

- Вот-вот, объясни мне специфику. Заодно объясни, что такого сделал Пьер. Ты обошелся с ним, как с каким-то преступником.

Владимир Николаевич со всего размаху стукнул кулаком по столу так, что я подпрыгнула от испуга и замолчала на полуслове.

- Так, довольно! Твой Пьер действительно преступник, если хочешь знать. И имей в виду, что я открываю тебе сейчас государственную тайну. Проговоришься...

- Меня убьют, - хмыкнула я. - Как же, читали, знаем...

- Да кому ты нужна! - отмахнулся Владимир Николаевич. - Если и убьют, то меня. Дошло?

До меня дошло. В том числе и то, что он снова сделал беспроигрышный ход - угроза существовала для него, а не для меня, следовательно, я буду молчать. Естественно!

- Мы предотвратили попытку покушения на очень высокое лицо. Этот Пьер, пусть будет Пьером, хрен с ним, он террорист. Он замышлял покушение!

- А я замышляла ограбление Оружейной палаты. Можешь заодно и его предотвратить. Хорошо, я напишу ему в Брюссель, на адрес его газеты. Пусть он сам объяснит мне, что произошло.

- Это невозможно.

- Я напишу, когда уже буду за границей, не волнуйся. И передам с какой-нибудь оказией.

- Это невозможно, несчастная ты идеалистка! С мертвыми в переписку не вступают.

С мертвыми? Кто умер? Или это меня убьют в тот момент, когда я попытаюсь отправить письмо Пьеру? Ничего не понимаю, бред какой-то...

- Пьер умер. Точнее, погиб. На обратном пути у него случился сердечный приступ. Он умер прямо в самолете.

- Боже мой! - только и могла сказать я.

- Да-да, пожалей его! - окончательно, по-моему, пошел "вразнос" Владимир Николаевич. - Если хочешь знать, он застрелился. В самолете. Из этой своей идиотской как бы авторучки. Не хотел встречаться с теми, кто послал его в Москву убивать...

- Но он никого не убил.

- Прекрати! Он получил то, что заслужил, жаль только, что струсил и просто дезертировал... из жизни. Он - профессиональный убийца. На его руках - кровь нескольких человек. Он убивал...

- Кого? Откуда ты знаешь?

- Он террорист. Был членом французской организации.

- Не уголовник?

- Нет, не уголовник, успокойся. Он - идейный убийца. Убивал за идею.

- А тебе, - услышала я свой голос как бы со стороны, - никогда не приходилось это делать? Убивать за идею? Нет?

- У меня чистые руки, - с некоторым пафосом ответил Владимир Николаевич.

- А я и не говорю, что ты лично брался за нож или спускал курок. Можно ведь и приказать. Сослать, посадить, расстрелять... Лес рубят - щепки летят. Если враг не сдается, его уничтожают...

- Даже если и лично спускал курок... Я, между прочим, воевал. Это для тебя война - далекая история. А для нас она продолжается. Мы, коммунисты...

- Партия прикажет - надо, комсомол ответит - есть, - пробормотала я себе под нос. - Партия - ум, честь и совесть нашей эпохи.

- Майя, уймись! Я не желаю это слышать!

- Должность не позволяет? Или убеждения?

- Моя должность, дорогая, - это итог моих убеждений.

- Или - плата за них? Не смотри на меня бешеными глазами, я уже тебя не боюсь. Мне уже вообще ничего не страшно. Хорошо, возможно, Пьер тот, кем ты его считаешь. Не буду спорить о том, чего не знаю. Но ведь по большому счету вы оба - убийцы. Идейные. Разница только в идее, ради которой вы это делали, вот и все. Бедная Мари...

- Это ещё кто?

- Его невеста. Или возлюбленная, не знаю точно. В общем, его любимая женщина. Но он хотя бы любил! Он мог действительно попытаться сбежать, но предпочел умереть. А ты? Ради какой идеи ты губишь свою собственную жизнь? Про мою даже не заикаюсь.

- С чего это ты решила, что я гублю свою жизнь? Я сам её выстраиваю, не по чьему-то там приказу. И доволен.

- "Я вспоминаю, что, ненужный атом, я не имел от женщины детей и никогда не звал мужчину братом..." - вполголоса произнесла я.

- А эта бредятина откуда?

- Это стихи. Николая Гумилева. Расстрелянного, кстати, большевиками.

- Он был контрреволюционером.

- Возможно. Очень даже может быть... Но за что его сын провел двадцать пять лет в лагерях? За какую идею?

- Знаешь, тебе нужно писать романы. Тут тебе и любовь террориста, и расстрелянный поэт, и разбитое сердце... Послушай, котенок...

Впервые за весь разговор он назвал меня так. Как в той, уже почти прошлой жизни. Или он все-таки...

- Иди ко мне, котенок. Я виноват - должен был сообразить, что для твоей психики все это будет слишком сильной нагрузкой. Неужели ты думаешь, что я способен на подлость? Тем более по отношению к тебе?

Если я ещё была в состоянии парировать его колкости и грубости, то перед его нежностью я оказалась совершенно бессильной. Обаянию этого человека противостоять было невозможно. Особенно - когда его любишь.

- Да если бы я действительно хотел закончить наши с тобой отношения, я бы пришел и просто сказал: "Майя, прости, но больше мы встречаться не сможем. Я тебя не люблю". А я этого не говорил...

- Ты не говорил и о том, что любишь, - прошептала я, уткнувшись в его плечо и чувствуя, как все наши взаимные обиды и недоразумения становятся чем-то незначительным, если не бессмысленным. - Если бы ты хоть раз это сказал... Потом мог бы что угодно делать, как угодно не любить, я бы делам не поверила, потому что слово было, одно слово.

- Котенок, дело в том, что я должен скоро уехать, очень надолго. Только это...

- Тайна, я понимаю. Но почему ты не сказал?

- Я и сейчас не имею права это говорить. Но не могу по-другому убедить тебя, что никто никого не бросает. Обстоятельства... И лучше тебе какое-то время провести подальше отсюда. Без меня тебе здесь будет совсем плохо. Правда?

- Правда, - ответила я почти искренне и уже совсем честно добавила: без тебя мне будет намного хуже, чем...

Я прикусила язык в последнюю долю секунды. Ибо сдуру чуть не ляпнула такое, чего он мне уж точно никогда в жизни не простил: "Без тебя мне будет ещё хуже, чем с тобой". А я уже примерно догадывалась, какой смысл будет вложен мужчиной в эту хотя и немного витиеватую, но достаточно точную фразу. Да что там догадывалась - точно знала.