Расплата

- Сидора Гривцова помнишь?

- Дядя Сидор! - Митрофан хотел было подняться, но застонал и расслаб.

- Лежи, мы тебя сейчас в повозку уложим. Настелил, что ли, Ванька?

- Господи, да не во сне ли... ведь ты, дядя Сидор, покойник, - едва слышно проговорил Митрофан, неотрывно следя за бритым худым лицом. - Тебя ведь убили. Где же твои усы-то?

- Тебя вот тоже убили, да не до смерти, а меня хотели убить, да раздумали. Слух только пустили. Так что нам с тобой теперь долго жить. А усы отрастить плевое дело. В тебя кто стрелял-то?

- Казаки...

- Быть не может! Фронт далеко.

- Ей-богу, казаки...

Сидор опасливо оглянулся:

- Скорей, Ванька, иди сюда!

Митрофан разглядел на Гривцове кожаный картуз, гимнастерку с ремнем... Где-то близко всхрапнула лошадь.

Рядом с Сидором появился рыжий парнишка.

- Бери его за ноги, - приказал Сидор, - а я под руки возьму. Ну, взяли.

Митрофана пронизала острая боль, он застонал.

- Терпи, Митрофан... Бог терпел и нам велел.

- Не довезешь, дядя Сидор, помру я... душа горит... весь в крове...

- Крепись, говорю, - уже сердито сказал Сидор.

Телега, скрипнув, тронулась с места.

- Спасибо тебе, дядя Сидор, спаситель мой... Мешочек-то не забыли? сквозь стоны бормотал Митрофан.

- Вот он, вот, под головой, лежи...

- Ну и слава богу. - Митрофан стиснул зубы и закрыл глаза.

Сидор сел у изголовья, искоса взглядывая на землистое лицо Митрофана. "Да, неисповедимы пути твои, господи! Не узнать, от кого смерть примешь... В кармане документы продагента, гимнастерка красноармейская, фуражка со звездой. Казаки налетят и подстрелят, как Митрофана, не разобравшись. А тогда в Чека ждал смерть, ан свой человек нашелся, спас, да еще документ хороший дал и в Сампур направил".

С тех пор и стал Сидор продагентом Пресняковым.

Перед глазами Сидора встал подтянутый, стройный Смородинцев. Холеное, бледное лицо его улыбалось Сидору одними хитрыми острыми глазами... Вот как умеют пролезть люди! В Чека смертными делами ворочает, а пользу в другой карман опускает... Сидор злорадно усмехнулся, как в ту долгопамятную ночь, когда вышел из двора Чека новоокрещенным. Петр Данилыч Смородинцев... Эти слова он твердил всю дорогу до Сампура не только потому, что надо было хорошо запомнить его имя для дела, но и потому, что решил еженощно молить бога за своего спасителя. Вот и Митрофан, коль жив останется, по гроб будет его, Сидора, почитать и за него молиться.

- Сверни на пахоту, Ванька, помягче там. Да пошибче.

Митрофан открыл глаза и спекшимися губами попросил:

- Пить...

- Потерпи, нет у нас с собой. Больница скоро. Да ты, Митроша, не говори, что дезертир. Скажи, в отпуск домой шел, казаки налетели, документы отняли и подстрелили.

Митрофан молча кивнул головой.

- Ты давно из дома-то?

- Перед рождеством взяли.

- Про бабу мою не слыхал?

- В Ивановку к сестре ушла сразу, как Тимофея...

- Знаю про Тимофея, - перебил Сидор. - А в доме кто?

- Школу Андрей Филатов открыл...

- Так-так, - угрожающе произнес Сидор и тяжело вздохнул.

2

К вечеру жара спала, но устоявшаяся над ржаным полем духота все еще не проходила. Хоть бы ветерок повеял - обсушил вспотевшую спину.

Макар Елагин поторапливал жену, которая и без того выбивалась из сил, подавая ему снопы на воз. Надо еще раз приехать, забрать последние снопы, которые свяжет Соня. Нельзя оставлять хлеб в поле, никто не оставляет - время такое.

Макар первый из светлоозерцев начал убирать рожь. Два участка Сонин и свой - нелегко убрать втроем.

Сегодня поработали отменно. С утра, по росе, он крюком полполя прошел, жена и Соня серпами жали. Еще на одно утро осталось на его участке, потом на Сонин перебираться. Там рожь позднее посеяна, потерпит.

Серафима совсем выбилась из сил. Едва сноп поднимает, но не жалуется, терпит. Пусть едет домой скотину встречать. Соня помоложе довяжет рядок.

- Хватит, Серафима, все равно еще раз приезжать. А то с возом вместе в канаву сползем.

Серафима села на сноп, скинула с головы белый платок, утерлась им и стала ждать, пока Макар увяжет воз.

- Управишься тут одна? - спросил Макар подошедшую попить Соню.

- Управлюсь, только скорей возвращайся назад, батя, а то уж в поле никого не остается. - Соня ласково потрепала ухо Зорьки.

- Ну, поехали... Серафима, лезь сюда. - Он подал ей руку.

Соня помогла мачехе влезть.

Когда воз скрылся из виду, Соня присела передохнуть. Не хотела показывать отцу усталость, а уморилась так, что хоть ложись и не вставай до утра. И голова какая-то пустая. Ни о чем думать не хочется. Да и передумано уж все. "Соловьем залетным счастье пролетело". Живи, не думая. С утра торопи вечер, вечером засыпай до утра. Что говорила в то утро Василию - сама не помнит, знает одно: облегчить ему хотела уход, на себя наговаривала. А ведь никого у нее не было и нет... И не будет, пока живет на земле Василий.

Соня тоскующе вздыхает, скручивает жгут соломы и поднимается к рядку скошенной ржи. Горьмя горит лицо ее от загара, саднит руки, исколотые жнивьем.

Солнце уже висит над самым горизонтом. Соня облизывает спекшиеся губы и вяжет, вяжет, не поднимая глаз...

Совсем близко заржал конь.

Неужели так быстро вернулся отец?

Соня подняла голову и обмерла: к ней подъезжали двое верховых.

Чубатый военный с выпученными черными глазами кинул повод товарищу и ловко соскочил на землю. Погладив круп своего коня, он зашагал к Соне.

- Ого! Красавица! Вечер добрый! - Заломил картуз набок и подбоченился.

- Кто вы такие? - пятясь, спросила Соня.

- Мы - казаки, а ты чья? Из какого села?

- Из хутора Светлое Озеро.

- В хуторе красноармейцев нет?

- Нет никого.

- А в соседних селах?

- И там нет. Далеко от нас, под Араповом, говорят, окопы роют...

- Митрий, проскочи по дороге, догляди, я тут с девкой побалакаю.

Верховой стегнул обоих коней и поскакал к дороге.

Соня сразу почувствовала недоброе. Она кинулась бежать к соседнему полю через несжатую рожь, но казак догнал ее.

Соня вскрикнула, но голос заглох под шершавой потной ладонью, которой казак только что гладил круп своего коня. Острый, дурманящий запах конского пота ударил ей в нос. Задыхаясь и теряя сознание, Соня увидела безжалостные выкаченные черно-пустые глаза казака...