Страница 5 из 103
Какой-то разудалый гармонист забрался на ограду кладбища - чтобы всем слышнее было! Из толпы к ограде потянулись молодухи. Выкрикивали частушки, раздирая рты, будто старались перекричать толпу.
...И я тоже страданула
свово Ваню обманула...
хрипло пела захмелевшая мещанка, вытирала с лица пот и щурилась от яркого солнца. Назло тоскливому страданию второй гармонист где-то рядом резанул веселую "досаду". И тут нашлись голосистые певуньи:
...Ой, досада, ой, досада,
мать корову продала!
А еще берет досада
меня замуж отдала!
Какой-то шутник, пронырнув между молодухами, вытянулся перед ними в дурашливой позе и заорал во все горло:
Ой, досада, ой, досада,
потерял штаны у сада...
Шарил, шарил - не нашел,
без штанов домой пришел!
Толпа дружно грохнула, а шутник выпучил глаза, будто не понимает, над чем люди смеются:
- Чаво раздираетесь? Знать, комиссар вас накормил?
- А ты что - голодный? - крикнул кто-то из толпы.
- Кашу жду! Комиссары пшено ищут по селам. Нас на фронт, а сами тут будут объедаться да наших баб шшупать.
Гривцов все замечал, все слышал. Остановился, чтобы оглядеться. Каждого из своих приветствовал кивком головы. "Все на местах", - отметил удовлетворенно.
Увидел родственников из Падов - отчаянного гуляку Ваську, прозванного по-уличному "Карасем" за рыжую большую голову, почти без шеи, приросшую к плечам.
Карась стоял у телеги и тянул прямо из бутылки мутную жидкость, изредка сплевывая и чертыхаясь.
- Зажуй, Вася, корочкой, зажуй, дух отобьет, - уговаривал Карася толстый мужик с бородой, видимо хозяин телеги. - Ты где ночевал-то?
- Под звездами, на чужой телеге, с чужой бабой, - ответил Карась, сунув мужику пустую бутылку. - Эй, тулиновский! Подь сюда! Дай грибочка на закусь!
- Они у него с червяками! - засмеялся кто-то на соседней телеге.
- Не тот червь страшен, какого ты ешь, а тот, который тебя есть будет, - ответил призывник из Тулиновки. - Иди ешь!
Карась шагнул было за грибами, но заметил подошедшего прапорщика и хрипло гаркнул:
- А-а, Тимофей! Будь здоров! Иди, тяпнем за усопших! - Разглядев погоны, вдруг вытянулся: - Здра-а-жла-а!
- Вольно, господин унтер-офицер! - с улыбкой подал руку Гривцов. Как поживаешь? Такой же отчаянный?
- Еще смирнее стал, - ответил за Карася хозяин телеги, подмигнув прапорщику. - По бутылке из горлышка выпивает, сук-кин сын! Такому и четверть споить не жалко! - И одобрительно хлопнул унтера по плечу: Угощай, Вася, Тимофея Сидорыча!
- Откуда ты меня знаешь, отец? - удивился Гривцов.
- Кого надо - знаем! И нас не мешало бы знать!
А Карась, как завороженный, не отрывал глаз от погон.
- Это как понять, Тимофей Сидорыч?
- Понимай, как лучше. Я тут не один, да и вас хватает. - Он кивнул на толпу.
- Ну и что? - допытывался Карась.
- А вот что. - Гривцов обнял Карася и отвел в сторонку. - Тебе задание: провода телефонные видишь?
- Вижу.
- Оборви их... нечаянно. Мы митинг откроем, а ты в это время... На, закури. Не бойся. Ленин убит. Петроград наш.
Карась осторожно взял белую с золотистыми буквами папироску и, заглянув в глаза прапорщика, согласно кивнул головой:
- Сразу видать - из царских запасов! - Прикурил, затянулся, глуповато хмыкнул: - А вонь-то загранишная!
- Значит, согласен?
- Чего это? А-а, энто... сорву! Вожжами мотну разок да дерну.
- Ну, я не прощаюсь, увидимся.
- Так точно! - отчеканил Карась уже совсем весело и гаркнул хозяину телеги во все горло: - Эй! Прокопыч! Доставай еще бутылку! Р-р-разочтусь! На мой век амбаров хватит!
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Чичканов торопливо возвращался в "Колизей", нехотя отвечая на приветствия. Многие кланяются, лицемеры! А сзади небось плюются и проклинают.
Время обеда, а есть не хочется. Не хочется идти домой - возвращаться к неприятному разговору с набожной матерью. И жаль ее, и зло берет. Зачем с поучениями лезет? "Врагов себе везде нажил. Ведь полгорода тебя еще мальчишкой помнят. Через тебя и я страдаю, сынок. Бирюками на меня в церкви смотрят. Что тебе, больше всех надо?" Эти слова застряли в голове как обида. Но разве можно обижаться на мать? Она не виновата, она просто не понимает, что происходит вокруг. Победа нелегко дается.
Кругом - и в Советах, и в учреждениях - эсеры и меньшевики. Три дня назад губерния объявлена на военном положении, а в городе не чувствуется никаких перемен: по улицам допоздна нагло разгуливают монархисты. А ведь только что подавили мятеж чехословаков на станции, и фронт совсем близко! В горсовете сидит эсер Кочаровский, бывший поручик, и разглагольствует о свободе, о братстве граждан России. И нет причин для ареста, а чует душа - за елейными речами враг прячется. Давно знает Чичканов этого авантюриста. А Евфорицкий? Хитрая лиса!
Возле Уткинской церкви толпа праздношатающихся. Вот он, рубеж двух эпох: на одной и той же площади стоят друг против друга церковь и рабочий дворец "Колизей", в котором разместился Губком партии большевиков. Два непримиримых противника... А уживаться приходится, пока ничего не поделаешь! И Чичканов вдруг невольно вспомнил себя юнцом-реалистом, ожидавшим около Уткинской церкви мать и сестер, которые частенько ходили туда к вечерне. Там, у церкви, остался вихрастый реалист, заядлый охотник Миша Чичканов со всеми своими увлечениями, походами в лес, тайными мальчишескими мечтами о революции, а тут, в "Колизее", работает теперь Михаил Дмитриевич Чичканов, двадцатидевятилетний опытный большевик с подпольным стажем, первый губернский комиссар...
И все это произошло за какие-нибудь десять лет, из которых пять он был студентом Петербургского политехнического института и два года жил в Америке, куда его, как дипломанта, направляло Артиллерийское ведомство.
Но если бы его спросили сейчас, что ярче всего запомнилось ему из тех лет, то он сказал бы: студенческая революционная коммуна и распространение большевистской газеты "Правда". Ведь он специально учился на помощника машиниста в депо, отрывая время от лекций в институте, чтобы развозить "Правду" из Питера в другие города. Рабочие типографии гордились студентом Михаилом, любили его за настойчивость, твердость и смекалку.