Расплата

- Это зачем же ты оборотнем сделался? - недовольно спросил Андрей. Аль под француза подстригся? - кивнул он на волосы Максима.

- Да нет, товарищи дорогие, - обиделся тот. - Я поэтом стал, стихи пишу. Ну, мне в Питере один дружок посоветовал псевдоним взять Максимилиан Хворинский. Так лучше звучит.

- Звучит, может, и лучше, а доверия тебе от нас теперь не будет, хоть обижайся, хоть нет, - сказал Андрей. - И мы тебя так звать не будем. Нас, слава богу, крестил русский поп.

- Ну ладно, ладно, - уговаривал Максим Андрея. - Сдаюсь, виноват, хватит об этом, Зовите, как хотите. Скажите только, как поживает Кривуша? Давно там не был.

- Вот коммуну создаем! - гордо ответил Василий. - Чичканов велел тебе отобрать для нас все новые брошюры.

- Отберу, обязательно отберу, - дружески хлопнул Максим Василия по плечу. - Не торопите меня. Давайте лучше вспомним про былое... детство вспомним. Помнишь, Вася, как мы с тобой закон божий учили? Батюшку как передразнивали? А случай с Андрюшкой никогда не забуду... Петр Иванч Кугушев... Помните? По письму урок вел. За окном, помню, метель, а мы пишем: пришла зима... Зима пришла... И вдруг ты, Андрюшка, во весь голос: "Петр Иванч! У Алдошки вша на затылке полозиит". - Максим весело захохотал, подбрасывая рукой длинные волосы, спадающие ему на лоб.

- Теперь в гости к нам приезжай, на открытие коммуны, - пригласил Андрей. - Мы у тебя там сразу гриву отстригем, товарищ Хворинский.

- Приеду, обязательно приеду. Может быть, даже очерк про вас напишу в газету.

- А ты могешь? - спросил Андрей, удивленный.

- Конечно, могу! У меня вот даже книжечка стихов в Питере вышла. Он достал из ящика желтенькую книжечку в несколько листков.

Василий и Андрей подержали ее в руках, прочли обложку и с уважением вернули Максиму.

- Давай, Максимилиан, пиши про нас, - облегченно сказал Василий. Раз так звучит лучше, нам все одно.

Максим Хворов открыл шкаф, набрал с десяток брошюр и подал Василию.

- Про коммуну тут есть? - спросил Василий.

- Тут нет. В Комиссариате земледелия есть положение о трудовых коммунах. Зайди туда.

Когда вышли на улицу, Андрей, морщась, сказал:

- Не знаю почему, не нравится он мне. Своего роду-племени стыдится. На стишки кровное имя променял.

- Черт с ним, с оборотнем, - резко сказал Василий. - Нам с тобой не до него. Ты вот что не забудь: вечером к Парашке сходи. Мне неудобно, а ты разнюхай, не появился ли Тимошка? Может, он письма ей откуда пишет?

3

Так же скупо светило над Кривушей сентябрьское солнце, как и сто и двести лет назад; так же моросили осенние дожди, как будут моросить и через сто, и через двести лет, но в те дни кривушинские бедняки вершили неповторимые дела. Увлек Василий бедняков жить коммуной. По окрестным селам пополз слушок: "Васька Ревякин в барские хоромы бедноту свою прет".

А в Кривуше толковня по домам: неужели кто осмелится в барский дом поселиться? А как это - вместе жить? Может, и баб совместно пользовать?.. Ухмылялись мужики, судачили бабы, проклиная босоту.

К сходной избе, где проходило организационное собрание, стеклось все село. Окружили кривушинцы бедноту, словно собирались на приступ идти. Заглядывали в окна, стучались в дверь, свистали пьяные детины из толпы. А в самой избе душно было от горячего дыхания взволнованных людей, от горького дыма самосада. Бабы ругались на курильщиков, вырывали цигарки, но появлялись новые.

Василий за столом, накрытым красным коленкором, медленно, по пунктам читал устав коммуны:

- "Коммуна имеет целью наиболее равномерное удовлетворение всех жизненных потребностей своих участников путем рационального применения технических средств и рабочих сил в полном соответствии с основными принципами социалистического строя..."

- Повтори!

- Слов много, сразу не поймешь! - крикнула бойкая жена Андрея Филатова.

- Ты нам, Васятка, своими, кривушинскими словами обскажи все как есть, - почтительно добавил Захар, сидевший у стола.

Василий оглянулся на Андрея, ища помощи, но тот пожал плечами.

- Это, одним словом, про технику, товарищи... Плуги, значит, там, другие всякие машины... Надо их применять, и тогда жизнь будет лучше.

- Вот таперь ясно. Валяй дальше!

- "В жизни коммуны неукоснительно проводится следующее начало: а) все принадлежит всем, и никто в коммуне не может ничего назвать своим... Каждый..."

- Э-э! Стой, стой! Повтори, повтори! Как это там?

- Все принадлежит всем...

- А это как же понять: все и всем? Курица, на что глупая, и та навоз в сторону, а зерно в клюв...

- Что ж, и баба моя всем принадлежать будет? - спросил Кудияр.

- Ха-ха-ха! - дружно захохотали на заднем ряду бабы.

- Она у тя дюжа тоща!

- Скусу в ей нет!

- Ха-ха-ха!

- Тихо, товарищи. - Василий кашлянул и, набычившись, сказал: - На посмешку такое дело не позволю! Понимать надо! Все всем - это значит, что скот, инвентарь - общие, столовая - общая... Одним словом, каждое семейство одинаковые права заимеет. А баба твоя никому не нужна, - сказал он, повернувшись к Кудияру.

- Читай дальше!

- Ясно, давай, бузуй дальше!

- "Каждый в коммуне обязан трудиться по своим силам и получать по своим нуждам, что может дать коммуна".

- Вот это нашими словами сказано!

- И понятно все сразу: хошь - работай, хошь - нет, а получай скоко хошь!

- Райская жизня!

- Товарищи, товарищи, потише! Вот как раз вы и не поняли. - Андрей снова вышел к столу. - Трудиться по силам. Если есть сила - трудись, нет силы - отдыхай. А кто лешего валять на печке думает - не выйдет! Друг за дружкой следить будем!

- Оно понятно, да как узнать, что живот болит, примерно?

- Дохтора надо выписать в коммуну! - засмеялись бабы.

...Дотемна засиделись, все на свете забыли, - так взволновала бедняков новая жизнь, в которую звал их Василий. Разговорились даже те, которых считали молчунами, и все словно оттягивали самый решающий момент, когда потребуется поднимать руку.

Но этот момент наступил.

- Если всем все понятно, то будем, товарищи, голосовать. Кто за то, чтобы создать нашу кривушинскую коммуну? Поднимите руку.

Первыми осмелели Юшка и Сергей Мычалин, за ними потянулись Семен Евдокимович, Алдошка Кудияр, братья Лисицыны, Аграфена.