Расплата

Кривушинские мужики стали чаще собираться у сходной избы. Обсуждали сельские дела, заставляли грамотных читать губернскую газету, которую завозил к ним вместе с письмами Макар Елагин. Лист с бюллетенем о здоровье раненного эсерами Ленина зачитали до дыр; приставали к Макару: может, он чего еще знает, "акромя газеты"? Но тот молча пожимал плечами.

Василий однажды вручил Макару письмо на имя Ленина от кривушинской бедноты.

- Смотри, товарищ Елагин, не затеряй, - строго попросил он, - письмо государственное. Скорейшего выздоровления Ильичу желаем. Понял?

- Как не понять!..

Притихли, спрятались в своих каменных берлогах кривушинские богачи слишком свежи были в их памяти судьбы Сидора и Потапа. А тут еще красный террор объявлен после покушения на Ленина. Даже на выборы нового сельского Совета не пошли - сказались больными.

Комитет бедноты провел в Совет своих членов. Андрея Филатова избрали председателем Совета, Василий Ревякин, как секретарь сельской партийной ячейки, состоящей всего-навсего из трех коммунистов, взялся организовывать коммуну. Василий жалел, что из села ушел продотряд. С ним было как-то спокойнее и веселее. Учет обмолоченного хлеба в селе комитет бедноты успел провести вместе с отрядом, а вот коммуну создавать придется одним.

На уездный съезд совдепов и комитетов бедноты Василий поехал с Андреем. Там он увидит Чичканова, расспросит у него все про коммуну.

Возницей напросился Юшка, ему очень хотелось повидать в Тамбове сына Паньку, сбежавшего без его благословения с беспутной Клашкой.

Всю дорогу до Тамбова Василий рассказывал Андрею про Парижскую коммуну. О ней он из книжки узнал в госпитале. И вот запомнил на всю жизнь.

Юшка слушал и покачивал головой. Удивленно восклицал: "Чудно!" В его голове никак не умещалось, что счастье можно дать всем людям. Да и счастья-то на всех не хватит! Редкая это штука - счастье. Из поколения в поколение только сказки о счастье сказывают. "Неужли и хромовые сапоги с калошами всем дадут в коммунии? И кашу с молоком каждый день? Не верится..."

Дослушав рассказ Василия до конца, Юшка сделал свое заключение:

- Мудер хранцуз. У нас по-евойному не получится. У нас вить того нет, чтобы отдать лишнюю рубашку... А отнять - этого скоко хошь! Разбойный народ!

- Не наговаривай на себя! Ты ведь - народ. Разве ты разбойник? У нас еще лучше получится, папаша! У нас власть советская, а у них буржуи были кругом.

- А наши-то господа куда же подевались? Все в Москву с золотишком определились. Мне Сидор говаривал: "Деревянные столбы, грит, мы, дураки, вам ставили. Вы их подгрызли, а наши дети железные поставют - об них вы зубы сломаете!" Тимошка-то, чай, опять в комиссарьях ходит да на меня зубы точит. И Сидор небось откупился.

- Не нагоняй, Ефим, страху. Мы пужаные, не боимся, - ответил за Василия Андрей. - На краю света врагов своих половим и прикончим. Ты знаешь нашу заданию? Мировая революция по всем материкам!

- Без матерка-то, понятное дело, русскому человеку скушновато. Я сызмальства материться учился у отца.

- Да ты про какой материк-то далдонишь? - спросил Василий. - Андрей про иноземные страны говорит, а ты...

- А вы чаво на меня напали? - осердился Юшка. - Коль хошь знать, я есть самый чистый коммунар! Меня хучь тут прямо на повозке в список вставляй. Коммуна, знамо дело, хорошая штука для нашего брата. Артелом-то все скорее выходит. Артелом можно мою саманку на руках в коммунию отнести.

- А ты сомневался, Андрей, что в коммуну никто не пойдет. Вот тебе третий коммунар! - весело сказал Василий.

- Не третий, а первый, - настойчиво потребовал Юшка, - это твой батя, Захар преподобный, коммуны боится, как черт ладана...

- Ну ладно, ладно, первый будешь. Так и запишем: первый кривушинский коммунар Ефим Петрович Олесин, Громко, далеко слышно будет!

- Так и надо. Шептаться-то в батраках надоело. И-эх! Сдвинулась матушка Расея с места! Где только пристанет?..

2

После первого заседания съезда, проходившего в "Колизее", Чичканов позвал в президиум Василия.

- Ну, как работает кривушинская беднота? - спросил Чичканов, усаживая Василия возле себя.

- Об коммуне мечтает, товарищ Чичканов. Да вот не знаем, с какого конца начать. Нам бы устав почитать или брошюру какую.

- Я тебе лучше адресок дам. У нас в Тамбове в архиерейском особняке, за больницей, коммуна организовалась. У них и устав себе спишешь, и своими глазами коммунаров увидишь. Люди хорошие. Приглядись, как они устроились, как действуют. Кривушинскую экономию вместе с мельницей за вами закрепим. Только решение собрания нам сразу вышлите. Панова проводил в Волчки?

- Проводил. Скучно без рабочего класса стало, - с улыбкой ответил Василий. - Он все растолковывал с ленинской точки...

- А тебе пора самому все понимать с этой точки. Ты сколько лет в школу ходил?

- Приходскую закончил. Писарем малость работал.

- Ну вот, теперь образовывайся сам. Зайди в редакцию газеты, она в присутственных местах размещается, на втором этаже. Там есть такой Максимилиан Хворинский, он стишки пишет и библиотекой заведует. Скажи, Чичканов велел отобрать все новые брошюры для Кривуши. И читай себе на здоровье. Все ясно? Действуй. - Он пожал руку Василия. - Я иду, меня ждут. - И ушел в соседний зал.

Василий разыскал Андрея среди делегатов и утащил с собой в редакцию. В кабинете, который им указала женщина, никого не оказалось.

- Посидите, Хворинский скоро вернется.

Они вошли в кабинет, сели на стулья, придвинутые к столу у окна, оглядели стены, увешанные плакатами.

Через несколько минут дверь открылась, и вошел длинноволосый мужчина с испитым желтым лицом. Василий узнал Максимку Хворова, с которым когда-то вместе учился в кривушинской школе.

- Максимка! И ты сюда? Андрей, глянь, кто пришел! Ты где же пропадал, Максим, эти годы?

Максим Хворов позволил себя обнять, поздоровался с друзьями и, снисходительно улыбаясь, спросил:

- А вы сюда зачем?

- Да вот к Хворинскому послал Чичканов за брошюрами, а его нет. Ждем сидим.

- А он уже здесь, - продолжая улыбаться, сказал Хворов и сел за стол. - Я вас слушаю.

Василий и Андрей недоуменно переглянулись, потом уставились на Максима.