'Детский мир'

- Чай, - Котангенс склонил аккуратную голову. Отказался от сахара: "Не будем портить благородный напиток" и, эффектно выпустив дымное синенькое колечко, произнес, деликатно покашляв, что выглядело как извинение. Собственно, я к вам, Сережа, безо всякого дела. Так, решил заглянуть: нет ли новых известий. Все-таки с начальством общаетесь, мэр к вам заходит. Говорят, вы вчера проявили большую активность?

Он внимательно посмотрел на Сергея, и Сергей чуть не выронил чашку, из которой прихлебывал. Он вдруг вспомнил, как вчера, точно впав в состояние некоторого исступления, потащил ничего не понимающего Харитона в милицию, как поднял, заразив своей паникой, чуть ли не все отделение, как заставил испуганного дежурного обзванивать школьников; и как хлопал глазами тоже испугавшийся Харитон, и как прибежал потный Пекка, которого, наверное, разбудили. И как выяснилось, что ни с кем из учеников ничего случилось, и как Пекка, придя в себя, почувствовал алкогольные выхлопы, и как он выразительно посмотрел на протрезвевшего Харитона, и как Харитон раздраженно сказал: "Пошли отсюда..." А потом, по дороге, добавил: "Ну ты, старик, учудил. С перепою, что ли? Глюки у тебя начинаются"... И лицо у него было такое, как будто он пропесочивал подчиненного. И как Лидочка недовольно спросила: "Куда вы, мальчики, подевались"? И как Харитон, будто списывая все происшедшее, махнул рукой: "А... тут было одно дурацкое дело"...

Жест был особенно выразителен. Сергей, вспомнив его, едва не застонал от позора, но почувствовав испытующий любопытный взгляд Котангенса, все же взял себя в руки, ответив, как можно более беззаботно:

- Погорячились немного... Решили проверить готовность нашей милиции...

- Ну и как готовность?

- Готовность на высоте...

Котангенс пожал плечами.

- Милиция, насколько я понимаю, ничего обнаружить не может. Трое суток прошло, пока - никаких результатов. Спрашивать с них, конечно, необходимо, хорошо, что и мэр подключился к этому делу, но мне кажется, что задействованы они немного не так, здесь не столько оперативники требуются, сколько психологи. Маргарита Степановна, пожалуй, права. Философия детства. Вот вы, Сережа, беседовали со своими учениками?

- Попытался, - неловко ответил Сергей.

- Ну и как?

- Да никак - мнутся, гнутся, увиливают. Ничего существенного я не выяснил...

- Вот-вот, - очень уныло сказал Котангенс. - Я ведь, знаете, тоже разговаривал со своими. Вы, наверное, помните: есть у меня группа... поклонников. Математика, турпоходы, ориентация на науку. Кажется, сложились уже доверительные отношения. Тем не менее, как вы выразились, - мнутся, гнутся. Я им - про анализ, и про сопоставление фактов, а они переглядываются и смотрят в землю, я им - про беспощадность познания, а они - как будто вчера об этом услышали. Не получается разговора...

Котангенс был удручен.

Сергей сказал вежливо:

- Не расстраивайтесь, Арнольд Петрович, ребята вас любят. В школе только и разговоров, что о математической секции. Подражают, стремятся, чтоб вы их заметили...

- Именно, что подражают, - сказал Котангенс. - Ходят зимой без пальто, курить многие начали. А - не любят, уж это я чувствую. Впрочем, как и наши так называемые педагоги. Не складываются отношения... - Он снова вздохнул и красиво, нанизывая одно на другое, выпустил несколько дымных колечек. Ногти у него были розовые, как у женщины. Он негромко сказал. - У меня в детстве, Сережа, был один странный случай. Я тут вспомнил о нем в связи с теперешними событиями. Маргарита напомнила, случай, надо сказать, удивительный. Детство я провел в Ленинграде. Ну - кварталы без зелени, дворы-колодцы. И вот была у нас во дворе такая игра. Позади котельной находилось бомбоубежище - надо было пройти в его из конца в конец. Освещения там, разумеется, не было: переходы какие-то, какие-то тупички. Главное, конечно, - могильная замурованность. Стены - толстые, ни одного звука снаружи. И рассказывали, что живет в том убежище некая Чуня. Очень толстая, как горилла, только низкого роста. Дескать, караулит тех, кто туда заходит. Якобы многие эту Чуню видели... И вот однажды, поперся я в это бомбоубежище. Уж не помню зачем и по какому-акому случаю, но - свернул не туда, и, конечно, не разобрался, запутался в переходах. И вдруг чувствую, что недалеко от меня кто-то есть. Дышит, знаете, так, посапывает, облизывается. Я чуть не умер, - мурашки по коже. Главное, в бомбоубежище-то темно, но вдруг вижу: действительно - мохнатое, толстое, и как будто бы даже физиономия различается. Лапы чуть ли не до земли, ну - в самом деле горилла. И вот, вроде бы, она ко мне приближается. А у меня, Сережа, был в руках меч. Это, знаете, такой - палка оструганная. И прибита короткая поперечина вместо эфеса. Но - заточенный, острый, солидная такая штуковина. И вот как, не знаю, но я ткнул мечом в эту Чуню. С перепугу, по-видимому, и вдруг - заверещало, заверещало! И - как кинется куда-то в глубь коридоров. Заикался потом я, наверное, дней пять или шесть. Ни в какое бомбоубежище, конечно, больше не лазал. А затем отца по службе перевели, и мы из Ленинграда уехали...

Котангенс словно очнулся и с большим удивлением посмотрел на Сергея. Пальцы, сжимавшие трубку, отчетливо побелели.

- Н-да... - заметил Сергей, не зная, как реагировать.

- Я к тому вам рассказываю, что ситуации - перекликаются...

- Н-да...

- Но дети там, кажется, не пропадали...

Котангенс взял чашку и выпил её тремя глотками. Словно в чашке находился не кипяток, а прохладная жидкость.

После чего поднялся.

- Спасибо за чай, Сережа. Извините, отнял у вас столько времени.

- Что вы, что вы... - невразумительно ответил Сергей.

- Но, вы знаете, захотелось увидеться с кем-нибудь, поделиться... И ещё раз - спасибо за гостеприимство.

- Не стоит...

Он растерянно проводил Котангенса до ворот и довольно долго глядел, как тот шагает по улице. А когда Котангенс свернул, недоуменно пожал плечами.

Что-то он ничего не понял.

И в этот момент показалось, что из дома за ним внимательно наблюдают...

Ощущение было такое, как будто прикоснулись к обнаженной коже спины. Сергей стремительно обернулся. Однако дом, обвитый малинником, выглядел, как обычно: темнели окна, свидетельствуя о тишине и прохладе, приглашала подняться по низенькому крыльцу неприкрытая дверь, а плетенка веранды, недавно вымытая и покрашенная, разбивала горячее солнце на дрожь ярких квадратиков. Ничего настораживающего. И тем не менее, ощущение взгляда по-прежнему сохранялось. Ветка, что ли, поднялась раньше времени? Ступая на цыпочках, Сергей прошел внутрь. Ветка, однако, спала: из зашторенной комнаты доносилось уютное размеренное дыхание, и светлела записка в гостиной в круглом столе: "Подними картошки из погреба. Не буди до обеда". Ни привета, ни даже подписи, хмурое приказание. Ветка, Веточка, строгий библиотекарь. Так ты можешь остаться с одними незаполненными формулярами.