Укоротитель

Сел осторожно, но не на край. Не крутил головой по сторонам - сразу на меня. Взгляд твердый без остроты, пытливый без нахальства. Посмотрим, посмотрим.

- Тебе сильно досталось от кокорцев? Семье? - нейтральным тоном задаю ориентир.

- Порядочно.

- Желаешь отомстить?

- Потому и здесь.

- Хотел бы уничтожить их всех? До последнего человека, - такого начало он не ожидал, надо добавлять больше пряностей, - Ну, ты понимаешь концлагеря, газы, печи там всякие. Технически это несложно и не так уж дорого.

Растерянность перерастает в задумчивость.

- Я понимаю, что это - какой-то тест... - слюнявость нашей интеллигенции от того, что самосознание, рефлексия опережает ход основной мысли - в результате человек боится подумать, осторожничает в уме, и тем связывает себя без всяких кандалов.

- Отвечай на вопрос, - жестковатое, на грани металла в голосе, требование дисциплины.

- Если возможно - я хотел бы ограничиться серьезным кровопусканием.

Хороший материал.

- Ограничение собственной жажды крови это гуманно, даже человеколюбиво. Допустим, ты перебьешь половину населения, остальные уйдут в горы или разбегутся по стране. Пролитая кровь всплывет и через пару лет ты будешь сидеть в камере трибунала, пытаясь угадать, на сколько затянется твое пожизненное заключение. Или тебя предадут и убьют еще раньше - подло расстреляют колонну из засады, воткнут нож в печень, отравят. На рынках по всей стране останутся их группировки, местами им, наверняка, ты же знаешь продажность наших чиновников, удастся соорудить крошечные районы компактного проживания. Зайты, эти их кланы, зародыши мафии, сохраняться. Никуда не исчезнет их способ делать карьеру - лучше других грабить окружающих, а потом делиться с близкими. Многие, конечно, станут нормальными гражданами, но сохранится религия, основные сказки и предания - носители этических установок. Да, чуть не забыл, им еще будут помогать из-за границы. К тому же кокорцы изрядно плодовиты. Через тридцать лет тут все повториться. Почти как в Срубовии. Так чего же ты хочешь?

- Вы меня не так поняли. Зачем ополовинивать народ, я ведь понимаю, что вторая половина почти не изменится. Вот если тут идет набор в какую-то группу по уничтожению полевых командиров или старейшин зайтов, то я заранее...

- Согласен? Еще один перл гениальности. Уюкаевых было семь братьев, последнего только давеча достали. Сколько за ними гонялись, сколько крови они у нас выпили. Однако, заметь, по горам и лесам прятались, а после них трое мальчишек осталось. Старшему двенадцатый год пошел. Да еще девочки и родственников целая куча.

- Так что, детей? - он растерян, глаза круглые. Нужны намеки.

- Подожди, ты вроде как гуманист, а вот уже до чего додумался. Нехорошо получается. Давай рассуждать. Целиком народ изводить не хочешь? Нет. Но жить нормально желаешь - и лучше здесь. Да? Выходит, надо либо стать таким как кокорцы - чтоб кровная месть по любому поводу, или сделать их такими как мы?

Он непонимающе смотрит на меня, машет рукой.

- Сколько уже такого было: учебники им дарили, просвещали. Я тут вырос, помню все это. Они сколько угодно учиться могут, а пока сердцевина не перебита, пока страха нет, все одно грабят.

- Ты решительно не умеешь логично мыслить, - думать-то он умеет, но в голове слишком много предрассудков, - Почему цивилизаторство непременно связано с книгами? Чем хуже убийство? Представь, что мы ликвидируем в народе всех неграмотных - как резко подскочит образовательный уровень.

Подмигиваю. Он молчит и на максимально возможной скорости просматривает все мои намеки. Обожаю такие моменты.

- Надо всего лишь убить всех, кто препятствует просвещению и, заодно, сделать людей восприимчивыми к цивилизации.

- Но как, как это делается?

Да!

- Все подробности - сразу после этого, - протягиваю ему бланк расписки.

* * *

До подробностей я сам додумался с большим трудом. Среди бесконечной волокиты, лжи и взяточничества поначалу удалось собрать едва ли полсотни человек да третью часть нужной машинерии.

Рано утром мы выехали на грузовиках, в кузовах которых в основном было железо, амуниция и провиант. Людям остались жалкие кусочки свободного места. Сзади тряслась пара прицепленных бытовок.

Нас пристегнули к большой военной колонне. Бронированная гусеница, торопящаяся к огню, жаждущая распасться в его объятьях, на самом деле очень медленно, подстраиваясь под пеших саперов в ее голове, пачкая голубизну неба тенями вертолетов и землю следами масла, выходила в дорогу.

И странное дело: в пыли, грохоте и всеобщей ругани, царившей на отправке, я вдруг перестал чувствовать себя чужим - исчезло то столичное, тщательное выпестованное отвращение к дешевой, не лакированной обыденности, к провинциальным интригам. Миллионные состояния крутились в воздухе, но здесь был лишь их легчайший миазм, донесшийся из столичных коридоров. Мне никогда не светило сделать военную карьеру и все приказы, что отдавались вокруг меня, воспринимались как данность. Словом, весь этот круговорот власти, денег, почестей, наград, привилегий, выполненных желаний и удовольствий жил какой-то отдельной от меня, и мне ближайшее время совершенно недоступной, жизнью. Я был вынут, вылущен челюстями обстоятельств из такой привычной для меня гонки за мечтой гедониста. Но люди вокруг меня тоже не стремились к отдохновению, и окрепшая во мне жажда деятельности делала меня одним из них.

Чиновником я быть не перестал, новый образ жизни только начал подтачивать во мне любовь к бюрократии, к толстым пачкам с документами и дополнительным подписям. Стремление мысленно просчитать все последствия, прежде чем сказать хоть слово, перестраховаться на любой случай, оно никуда не ушло и даже окрепло, унавоженное требованиями секретности. Сместилась точка отсчета - это больше не был угол в столичном офисе министерства. Я не распрощался с надеждой туда вернуться, не расхотел возвращения к семье, но планы на будущее строились теперь исходя из потных, со следами копоти, лиц вокруг. Моя работа стала здешней.

Солнце только готовилось уйти за горизонт, обещая людям еще полчаса ярких лучей, бьющих в глаза, когда маленький караван отпочковался от вереницы машин и, охраняемый только двумя "крабами" - старых моделей боевыми машинами пехоты - ушел в холмы. Впрочем здешнюю территорию чистили еще пять дней назад, линия непрерывных стычек, так не желавшая перестать во фронт, ушла на полсотни километров южнее, к самым окраинам сейчас наполовину разрушенного мегаполиса, так что здесь было почти спокойно.

- Туллий, пока не развернемся, в твою епархию не суюсь. Командуй.

Тот молча кивнул. Оно и понятно - все, чему меня учили на военной кафедре, давным-давно выветрилось из головы. После возвращения в ряды меня немного помуштровали - даже сгоняли пару раз на стрельбище, заставляя вспоминать премудрость обращения с автоматом. В остальном я оставался, кем угодно, только не человеком с лейтенантскими погонами.

Карта и донесения не обманули. Долинка, нечто среднее между очень мелким, с отлогими склонами, оврагом и слишком длинным распадком уже веяла мрачноватым предчувствием крематория. В центре масляно блестели несколько нефтяных лужиц, вокруг них все было залито черными, припорошенными песком потеками, а чуть выше по склонам красовались распотрошенными внутренностями до половины врытые в землю "котелки". Самый дальний из них еще дымил - видно местные не успокоились, и сюда заглянул один из патрулей. Жухлая, ломкая, росшая редкими кустиками трава, совершенно исчезла на дне этого дикого нефтяного поля, и только на гребнях еще зеленели живые пятна и рос жидкий кустарник.

Туллий расставил по холмам секреты, заставил нас отрыть несколько окопов на тактически выгодных точках по краям котловины, и все ругался, что мины поступят только через два дня. Эти два дня оказались не самыми приятными и легкими. Команда, надерганная с бору по сосенке, должна была собрать три барака и в двух из них даже смонтировать установки, отдаленно похожие на конвейеры. У нас был только один инженер - Лор Вивианович сорокалетний, много перевидавший, с обильной сединой, но еще крепкий мужик, который уже пять лет не имел дел с производством иначе как в роли слесаря. Еще двое студентов, Рунар и Флорин, те и до второго курса не дотянули. Чертежи врали, все приходилось по три раза переделывать, варить и резать по месту.