В мутной воде

Но не для того я взялся за перо, чтобы посвящать тебя, чистую и непорочную, в эту грязь, которая для тебя всегда была грязью, а не золотом, и которая мне казалась грязью только в редкие минуты просветления и теперь, когда приходится подвести итоги... Я взялся за перо, чтобы вымолить у тебя прощение, надеясь, что ты, хорошая и добрая, найдешь в своем сердце сострадание и для меня, несмотря на признания, которые я должен сделать, как это мне ни трудно...

Я обманул тебя, обманул твоего отца, для того чтобы жениться на тебе. Я не любил тебя тогда, - не любил, как любят люди, связывающие с своей судьбой судьбу другого существа, - и сделал предложение не тебе, а наследству, которое, думал я, ты получишь от твоего дяди. Я знал, что ты любишь другого, но я знал также, что ты любишь твоего честного отца, и вот на твоей привязанности к нему я основал свои расчеты. Тебе сказали, прости, если можешь, и той, которая сказала тебе, - что семье грозит разоренье, что твоему любимому отцу грозит позор и что я являюсь спасителем, и ты с самоотвержением согласилась быть женой нелюбимого человека. Ты не скрыла этого от меня и просила только об одном, чтобы отец твой никогда не знал о твоем поступке..."

- Леля... Дорогая моя!.. Как же!.. - проговорил, прерывая чтение, рыдая, старик и бросился на шею к дочери.

- Папа... папочка... успокойся!

Оба они утирали друг у друга слезы, и только через несколько времени Елена взяла письмо и продолжала:

- "Я женился и думал заслужить твое расположение. Мысль о том, что я разбил твою жизнь, мучила меня, и я не раз порывался все сказать тебе и просить пощады... Ты видела, как я был раздражителен... ты видела, как я ревновал тебя... Но я медлил признанием в надежде, что ты когда-нибудь полюбишь меня, так как я сам начинал любить тебя и полюбил, когда уже было поздно... Я, как безумный слепец, все еще надеялся, хотя хорошо понимал, что ты любишь другого... Но я все-таки решил, что я не стану у тебя на дороге... Ты помнишь наш разговор на даче?.. Если бы я не сделал тебя теперь свободной вдовой, а бы умолил тебя о разводе, и хотя поздно, но поправил бы свое преступление...

Теперь ты знаешь все... Можешь ли простить меня? Если можешь, прости и пожалей о человеке, которому бог дал все, чтобы быть человеком, но который забыл бога и помнил только себя...

Мне стыдно тебе говорить о деньгах. Как-то неловко извиняться перед тобой, которую я ограбил нравственно, в том, что я истратил и те тридцать тысяч, которые ты получила от дяди... У тебя есть бриллианты. Продай их, за них ты все-таки что-нибудь выручишь...

Прощай, Елена... Прости... Не хочется умирать, но, к сожалению, надо... Мне остается единственное утешение, что ты теперь свободна, и я умоляю тебя об одном: не носи по мне траура и скорей, скорей соединись с человеком, который достоин тебя. Это моя настоятельная предсмертная просьба, а ведь просьбы умирающих священны...

Хотелось бы еще написать тебе... Хотелось бы опять начать мольбу о прощении, но время идет... Я знаю, я чувствую, что ты простишь, и эта уверенность придает мне спокойствие в последние часы моей жизни. Упроси отца, чтоб и он не проклинал меня!.."

Елена кончила. Слезы душили отца и дочь.

С первым же поездом они поехали в Петербург. Елена повезла с собой все драгоценные вещи, подаренные ей мужем, и, когда приехала на квартиру мужа, отдала их судебному следователю.

Мать была в ужасе, узнавши на другой день об этом поступке. Она стала было ее упрекать, но Елена тихо заметила:

- Мама... не говорите... Я знаю, что я делаю!..

- Но на что же ты будешь жить?..

- Будьте покойны, мама, вам во второй раз не придется приносить меня в жертву для спасения папы...

- Ты это на что намекаешь?..

- Я все знаю, мама... Слышите ли, все!

Александра Матвеевна изменилась в лице, но не ответила ни слова. Какая-то заискивающая улыбка появилась в ее глазах, и она избегала смотреть прямо в глаза дочери.

"Неужели она все знает?" - подумала она со страхом...

В большой зале на столе лежал покойник, и священник служил панихиду. Кроме Чепелевых и вдовы, никого не было, хотя в газетах уже появилась заметка о самоубийстве.

Панихида только что кончилась. Дьячок заунывным голосом читал псалтырь, а Елена с отцом прошли в дальние комнаты, они молча сидели и оба задумались. Машинально Елена взяла со стола газету, развернула и вдруг стала бледней полотна... Зрачки расширились и в ужасе смотрели в одно место.

- Лена... Голубушка! что с тобой?..

- Папа... Папочка!.. - прошептала она каким-то жалобным тоном, словно ребенок, молящий о помощи.

Старик заглянул в газету. В телеграмме в числе опасно раненных оказался штабс-капитан Венецкий.

Генерал перекрестился и обнял Елену. Она затрепетала в его руках, как подстреленная птичка.

- Господи... За что же? за что? - прошептал старик, прижимая к своей груди полумертвую Елену.

Глава двадцать третья

ЗА ГРАНИЦЕЙ

I

Целую неделю Варвара Николаевна каталась по румынским железным дорогам в надежде нагнать Привольского и еще раз обнять его. Какое-то капризное желание влекло эту женщину, заставляя ее пересаживаться с поезда на поезд, сердиться на остановки и на скверные гостиницы. Верившая предчувствиям, она сердилась и плакала, когда в сердце ее закрадывалась мысль, что она больше не увидит своего любовника. Она ехала дальше, расспрашивала офицеров, где полк, который она искала, получала самые сбивчивые сведения и сердилась на Парашу, когда та советовала ей вернуться.

Катанье ее было безуспешно. Она не встретилась с Привольским и узнала наконец от одного знакомого генерала, что полк, в котором служит Привольский, уже за Дунаем и получил немедленное назначение идти за Балканы к отряду генерала Гурко.

Это известие заставило ее поплакать и успокоиться. Дальше ехать было некуда, и наконец, она так устала.

Варвара Николаевна вернулась в Букарешт. Там она рассчитывала отдохнуть несколько дней, кстати, повидаться с новым уполномоченным, назначенным вместо Башутина, а затем или ехать куда-нибудь на воды за границу, или вернуться в Россию, - она еще не решила.

Утомленная, разбитая после беспрерывной езды и гадких гостиниц, Варвара Николаевна обрадовалась, когда ранним августовским утром поезд пришел в Букарешт и она очутилась наконец в очень недурном номере лучшей гостиницы.

Она тотчас же взяла ванну, выпила чашку кофе и с удовольствием уставшего человека улеглась на кушетке в капоте, с распущенными волосами.

Она наконец могла сосредоточить свои мысли и спокойно обдумать свое положение. Она вспомнила сперва о Привольском, но - странное дело! теперь, когда она знала, что он далеко, что он не может прийти к ней и целовать ее со страстью здорового юноши, она гораздо спокойнее думала о нем и даже назвала себя сумасшедшей, вспомнив, что она, как девчонка, рыскала по железным дорогам. Она старалась отогнать от себя такие мысли и в то же время досадовала, что так дорого дала Башутину за свои письма... Она, конечно, любит этого юношу, но к чему она так поспешила с Башутиным? Он ее поддел на удочку... Делец заговорил в ней и победил любовницу.

- Я совсем вела себя, как девчонка! - прошептала она. - Нет... нет!.. Я по-прежнему люблю его!..

Она хотела уверить себя, что по-прежнему любит Привольского, но сердце ей подсказывало другое.

"Неужели это был только порыв... один порыв?" - допрашивала она себя.

Она велела Параше подать себе шкатулку и стала перебирать свои письма к Башутину...

- И я его когда-то любила! - шепнула она, перечитывая некоторые письма. Просматривая другие, она испуганно качала головой.

"Все уничтожить!" - решила она, заперла письма в шкатулку и отдала Параше.

Мысли начинали путаться. Разные лица неясными тенями мелькали в усталом мозгу. Усталость взяла свое, и она заснула.

Был пятый час, когда Варвара Николаевна проснулась.