Матрешка

Наш дешевый альберго находился на отшибе туристских маршрутов, на крошечной vicolo у не отмеченной ни в одном путеводителе арки Толемея - рано утром мы отправлялись на прогулку по "вечному городу", возвращались поздно вечером. То ли это было такое счастливое время, что я ничего вокруг не замечал, то ли теперь, на старости лет на меня напал топографический идиотизм, но сколько ни кружил по Трастеверу, обнаружить эту заколдованную арку Толемея никак не мог. Нашел, несмотря на название, остерию Il Labirinto, где мы пили по вечерам vino di casa и закусывали filetti di Baccala (потрясающее по вкусу филе из вяленой, а потом отмоченной и обжаренной в тесте трески); обнаружил даже наш с Леной любимый, хоть и ничем вроде не примечательный - маска идиота и кран с водой - фонтан Мascherone на via Jiulia. А вот арка Толемея как в воду канула вместе с моим тогдашним призрачным счастьем и моей Леной. Так было странно - не найти пьяццу деи арка Толемея, куда выходили окна нашей комнатушки и где мы были счастливы таким обособленным, неомраченным и абсолютным счастьем, как будто впереди ни старости, ни смерти, а тем более всего того, что с нами стряслось. Однажды ночью, сидя в постели, наблюдали мы из окна, как шумные толпы разыгрывали карнавальное шоу - это был Festa de'Noantri, местный праздник, про который в остальном Риме слыхом не слыхивали. В конце длинной площади, замыкая ее перспективу, стояла, слегка наклонившись старая романская кампанила, а под ней была устроена деревянная сцена, на которой танцевали, кувыркались и кривлялись разодетые самодеятельные актеры, больше похожие на марионеток, чем на живых людей. Наверно, это и была настоящая, изначальная commedia dell'arte с Панталоне, Арлекино, Пульчинеллой и прочими итальянскими фиглярами. Я тогда ничего не знал о балетном прошлом Лены, а потому умилился ее наивной восторженности: Лена глядела на представление не отрываясь, завороженно, глаза блестели от возбуждения, а потом вдруг расплакалась без всякой на то причины.

И еще я вспомнил, как однажды вечером еле живые от усталости, возвращались мы пьяццей Навоной, не обращая внимания ни на вечное passegiato по этой площади, ни на огнеглотателя, ни на индейский джаз из Колумбии, ни даже на человека, который представлял неподвижную статую, что было забавно ввиду противоестественности - так выматывал вечный город днем и избыточный секс ночью, что нам было не до уличных актеров. Зато благодаря трем бьющим фонтанам на Навоне было прохладно. Я торопился домой, предвкушая постельную близость с Леной, хотя и не сознавал тогда ее великую цель: зачать Танюшу. "Пошли скорее", - сказал я, но оказалось, что в пустоту: обернувшись, Лены не увидел. Пошел обратно, прочесывая многолюдную площадь в поисках своей любимой, пока не обнаружил стоящей среди еще нескольких зевак, а перед ними парочка танцоров лихо отплясывала какой-то народный танец. Не сразу понял, что русский. Девица в разноцветной косынке, а парень в кепке набекрень. Высокий, мускулистый и немного даже брутальный, он обхаживал девицу с понятно какой целью, похоже было на брачный танец какой-нибудь птицы, а девица играла озорную, разудалую молодуху и замечательно выламывалась и кривлялась. С первого взгляда было ясно, что это парочка профессионалов. Так и оказалось - отстали во время гастролей от хореографической группы из Петербурга, чтобы немного подзаработать в Риме, а потом двинуть в Нью-Йорк в поисках счастья.

Отплясав свой балаганный номер, девушка скинула косынку и сарафан и оказалась в черном трико: гибкое тело, короткая, под мальчика, стрижка, а ее тоскующие глаза выдавали русскую, по которым я крупный спец. Она повязала себя с головы до щиколоток каким-то белым саваном и в нем, связанная в движениях и ничего не видя, стала танцевать слепую, осторожно щупая худыми ладошками воздух, боясь нарваться на невидимое препятствие, но одновременно словно бы раздвигая пространство. Танец был потрясающий, не оторваться! Теперь-то я понимаю, что испытывала Лена, глядя на этих бездомных нищих танцоров, которым ничего не светило ни в Риме, ни в Петербурге, ни тем более в Нью-Йорке: она им люто завидовала.

Как-то вечером, возвращаясь из очередного притона по списку Бориса Павловича, я заглянул на пьяццу Навону, но не застал там, конечно, ни русских танцоров, ни колумбийский джаз, ни человека-статую. Среди новых исполнителей оказался только один старожил - огнеглотатель. Я узнал его еще до того, как увидел - как и тогда, его окружала огромная толпа и бурно реагировала. Я протиснулся вперед - огнеглотатель заметно постарел, обрюзг и, наверно, как артист, выдохся, подумал я, приготовившись увидеть ослабленную копию его прежних рисковых номеров. И тут же понял, что ошибся: он расширил репертуар и изощрил свое искусство. Представление было в самом разгаре. Весь в поту и в грязи, в синяках, ранах и ожогах, он продолжал истязать и калечить себя, а публика замирала от страха и визжала от восторга, когда ему удавалось выйти живым из очередного испытания. Если бы я не знал, что это представление, решил бы, что какой-то утонченный род мазохизма, самоистязание шиита. Это была многократная попытка самоубийства, но каким-то чудом она каждый раз срывалась. Тем более, он производил опасные манипуляции не только с огнем, как раньше, но и с другими смертельными материалами - битым стеклом и бритвенными лезвиями, который опасной кучей лежал на земле, образуя нечто вроде матраца. Вспомнил героя романа Чернышевского "Что делать?", но тот всего лишь, если мне не изменяет память, спал на гвоздях.

Иногда я отворачивался - невозможно было смотреть на весь этот ужас, как на начальный кадр фильма Дали и Бунюэля, где во весь экран показан человеческий глаз, который взрезает бритва. С моей точки зрения, и то и другое было не искусство, а игра на нервах зрителей. Я уже решил уйти прочь, но остался, заинтригованный следующим номером. Актер развязал набедренную повязку - единственное, что на нем было, и в результате это блиц-стриптиза остался в чем мать родила. Кривляясь и подпрыгивая, он обежал по кругу, демонстрируя публике классически лежащего на мошонке присмиревшего зверька. Время от времени приостанавливался и вглядывался в зрителей. Будто выискивал кого-то среди них. Пока не стало ясно, что он ищет женщину. Точнее партнершу. Под гогот зрителей, он вырывал из толпы то одну, то другую красотку, критически оглядывал ее и возвращал обратно. Постепенно становился понятен критерий его отбора - не просто красавица, но скромница, то есть в идеале девственница, и чем больше кандидатка сопротивлялась, тем больше подходила. Наконец, он нашел свою избранницу - та наотрез отказывалась выйти из круга и даже норовила сбежать, но зрители, сомкнувшись, не выпускали, а наоборот, подталкивали вперед, к артисту, еще не зная его намерений, но не сомневаясь, что после стольких приготовлений он такой отколет номер закачаешься. Сопротивление скромницы возбуждало не только зрителей, но и актера - девушка вырывалась, но он крепко держал ее за руку, и на наших глазах его вялый орган отвердел и встал в изготовку, огромный, требовательный, хищный. Девушка в ужасе завизжала. Да и зрители немного растерялись, не зная, чего ждать дальше. Держа девушку за руку, он не отрываясь глядел на нее, гипнотизируя, и в конце концов загипнотизировал на самом деле, потому что когда отпустил ее, она стояла не шевелясь, завороженно глядя на его мощный член. Не отрывая взгляда от девушки, актер бросился на матрац из бритвенных лезвий и колотого стекла и, внедрив свой член внутрь этого отвратного месива, стал производить непристойные движения, пока не взвинтил себя до оргазма и, издав звериный рык, замертво пал на свой адский матрац. Над Навоной нависла мертвая тишина. Артист стал медленно подниматься, по его телу текла кровь, он стыдливо прикрывал детородный орган, но сквозь пальцы тоже сочилась кровь и капала на брусчатку. Зрелище отвратное, мерзкое, безумное. И тут он внезапно схватил себя за член, вырвал из тела и бросил на землю. Все так и ахнули. Но артист спокойно отряхнулся, стал приводить себя в порядок, и только тогда мы заметили, что он вовсе не голый, а в тонком, телесного цвета трико, оторванный пенис не настоящий, а искусственный, прицепной, игрушечный, короче - дилдо. Вздох облегчения среди зрителей, вслед за ним грохнула овация. Чем не катарсис?