Человек-окно

Ему было ровно сорок девять лет, и потому ему было на все наплевать. Единственное, на что ему было не наплевать, был будущий пенсионный возраст и, соответственно, пенсия, но до столь желанного возраста было еще далеко, а пенсия была не столь большой, как ему бы хотелось. Он никогда не помышлял о путешествиях вглубь Боски в духе первопроходцев. Но вышло все по другому. За год в Боске пропало трое контролеров Министерства, они все были из разных департаментов, они все были не ахти, но их исчезновение вызвало обеспокоенность у постоянного персонала, и что более серьезно, крайнее неудовольствие генеральной дирекции. Дон Лобо, домингесовский непосредственный начальник, выбрал Домингеса. Да он особенно и не выбирал, было и так всем понятно, что инспекцию будет проводить Домингес, так как он был единственным в отделе человеком, имеющим большой стаж, три грамоты за примерную работу и лишь одно-единственное взыскание по поводу какой-то мелочной оплошности, какой именно, Домингес уже не помнил. Дон Лобо, вероятно, тоже.

Дон Лобо вызвал его в свой кабинет на семьдесят втором этаже, как всегда обращаясь к нему не иначе, как рассматривая, словно изучая, его пыльные ботинки, словно раздумывая, сделать ему выговор по поводу нечищеной обуви или чуть-чуть обождать с этим. И в этот раз он решил, видимо, обождать, и стал изучать штанины подчиненного, по ходу следствия посвящая того в страшные, но слишком невразумительные тайны ведомства. Домингес стоял и особенно не вслушивался в речь начальника -- речь начальника была невнятной и страдала обилием междометий, пауз, акробатических переходов, пространных аналогий, притч на тему "хорошего начальника и плохого подчиненного" и различных слов-паразитов. В конце своей перепутанной речи дон Лобо, полностью изучивший весь гардероб Домингеса и пришедший к неутешительным выводам, с горечью объявил об инспекции. Домингес даже не удивился, он горько вздохнул...

Через два дня его и двух проводников с тюками доставили вертолетом в Побладо-дель-Эсте. Это был последний населенный пункт Литораля -- дюжина одноэтажных строений времен Заселения, крытых проржавевшей жестью, склады, цистерны с водой и горючим, мачта радиостанции и растрескавшийся закуток с пышным названием "аэродром". Тут уставшему от вертолетного шума и жажды Домингесу поведали, что вертолет дальше не полетит, а он пойдет пешком. Домингес, до того не проронивший не слова, мрачно посмотрел на администратора поселка и произнес: "Носильщики?". Администатор, заполнявший формы -разноцветные бланки, в ответ ничего не сказал. Он протянул руку и указательным пальцем ткнул в запыленное окно. За окном, на бетонной скамье жарились под солнцем трое неопределенных личностей, и Домингес с сожалением заключил, что это и есть носильщики. "А других нет?" -- спросил Домингес. В ответ администратор показал ему кукиш. Домингес не обиделся, он забрал половину бумажек и удалился, горестно думая только о том, что один из тюков достанется лично ему. "Дева Мария", -- сказал Домингес носильщикам. Носильщики приоткрыли глаза и как по команде протянули правую руку. Домингес недовольно изучил их раскрытые ладони, ничего не нашел там предосудительного и наивно предположил: "Министерство". Как по команде носильщики закрыли глаза и спрятали руки. "Матерь Божья", -- продолжил тему Домингес. Носильщики, не открывая глаз, показали каждый по два пальца, потом ткнули указательным в раскрытую ладонь и показали по одному пальцу, потом возмущенно скривили лица, но добавили каждый по три пальца. Домингес на этот раз ничего не сказал, так как понял, что за каждый день, проведенный "в холостую" в Боске он должен будет платить по одному песо каждому, а за перенос груза в обратном направлении -- по три песо. Домингес вытащил пластмассовый бумажник и отсчитал шесть бумажек. Носильщики с готовностью открыли глаза, но увидев бумажные песо, гневно заворочались, и зацокали языками. Домингес удивился такой нелюбви к бумажным деньгам, но покорно заменил их никелем. Никель был грубо схвачен с ладони Домингеса тем, что был постарше, и акт заключения сделки был сопровожден сухим "граси, синоро". Вставший показал пальцем на себя и сказал: Муска. Тот, что был справа, был наречен Тикарой, а тот, что слева -- Луччо. Домингес не возражал. На выразительные движения бровей Муски Домингес ответил тычком в сторону "аэродрома". "Юх-нух" -- непонятно отреагировал Муска. "Хватит шести" -- грубо отрезал Домингес. "Нух-юх" -- горесно заключили все трое и поплелись вслед за Домингесом, шепча в спину тому "оййя мимебоса, оййя-оййя мимибоса"...

На следующий день, преодолев километровую полосу свалки, инспектор со своим отрядом вступил в Боску. Вступив на территорию Боски, Домингес очутился непонятно где. Вокруг были одни гигантские деревья, растущие друг на друге, обвивающие друг друга, лезущие на десятки метров ввысь, заслоняющие солнце. Все было разноцветным, пестрым, ярким, рябило в глазах, было очень жарко, очень влажно и очень шумно. Обернувшись, Домингес не увидел привычной для него картины -- бетона, железа и стекла Литораля. Везде была непроницаемая стена леса, деревья-гиганты похожие друг на друга и одновременно совершенно разные. Со всех сторон было одно и то же -- деревья. Никакого намека на небо Домингес не увидел. Ему стало неуютно. Однако и носильщики и проводники чествовали себя хозяевами, при этом носильщики монотонно напевали что-то непереводимое: "босквайя пресисо-пресисо, муэртасека оййа-оййа"...

Ничего романтического или необыкновенного с Домингесом не произошло.

То ли свою роль сыграл злой рок, неожиданно проснувшийся и потому спросонья сильно голодный насчет человеческих судеб... То ли заоконная сущность метафизического содержания Домингеса возмутилась отсутствием всякой заоконности в краю лиан и деревьев... Домингес этого не успел осознать...

На второй день пути Домингес, потный, обезумевший от неясных, но громких песен носильщиков, не выспавшийся, искусанный москитами и травяными пиявками, сломал ногу. Его подвела правая нога и тут же была наказана. Домингес разразился животным криком, перекрывшим на какое-то мгновение все лесное бормотание и верещание. Вся живность Боски испуганно замерла, с тревогой ожидая продолжения: посреди Боски вдруг обнаружился незнакомый зверь, если судить по голосовым способностям, не уступающий ягуару... Продолжения не последовало: Домингес издал жалобный стон и отключился. Обрадованная живность заверещала и загукала с прежним веселым усердием. Носильщики не сразу осознали мрачную перспективу: все планы большого заработка шли прахом. Громко сказав "босквайя пресисо-пресисо, муэртасека оййа-оййа", они погрузили беспамятного Домингеса поверх тюков и поплелись назад...

Уже лежа в Третьей муниципальной больнице (перелом правой ноги оказался нешуточным), Домингес печально смотрел в большое и хорошо вымытое окно. Больничная койка умиротворила его и сковала своей бело-скрипучей обязательностью. Приходили к Домингесу сослуживцы (дон Игнацио даже принес ему фруктов и участливо пожелал "хорошего аппетита"), дни сменялись днями, и неминуемо приближалось выздоровление. Домингес изучал заоконный мир, напрочь забыв о своей неудачной "экспедиции". Боль словно бы вытеснила все происшедшее в мир-что-где-то и похоронила навеки печальные события. Домингесу дали больничный, и сослуживцы поговаривали даже о какой-то компенсации, но сам Домингес не воспринимал подобные разговоры всерьез. Все происходящее вне больничных стен находилось в мире-что-где-то и для Домингеса не существовало. "А работаю ли я в Министерстве? -- спрашивал себя недоуменный Домингес, -- А существует ли оно на самом деле?.." Серая стена, на которую смотрело больничное окно, и кусок голубого неба, еще не завоеванный серой стеной, говорили ему об обратном. Люди, приходившие к нему, вроде бы были узнаваемы, и Домингес припоминал их имена и мелкие склонности, но как только они покидали больничную палату, он спрашивал себя: "Кто они? И что им от меня было нужно?.." Вопросы, выраженные вслух, так и оставались вопросами.