Гармана

Нагрис села на мраморную скамью, пытаясь скрыть слезы. Жефарт обомлел при виде этих слез и растерялся. В его представлении амазонки вообще не умели плакать, им были недоступны ни нежные чувства, ни настоящая привязанность и вообще ничего, что могло бы роднить их со слабым полом… Но женщина, видимо, всегда остается женщиной!

— Перестаньте, прошу вас, — неловко прошептал он, коснувшись ее плеча.

Нагрис схватила его руку, прижалась к ней щекой. Потом будто опомнилась, нехотя отпустила и робко засмеялась.

— Какие-то вы интересные — вы и гарманы: называете одного человека, как многих. Это же не правильно. Один — это ты, а много — это вы.

— Может быть, — оправляясь от неловкости, сказал Жефарт. — Гарманы называют такое обращение вежливостью. Это еще от Ремольта.

— От Ремольта? А разве он был?

— Был, Нагрис. Все эрусты верят в него.

Она снова взяла его руку.

— Зови меня как одного человека — мне это будет приятно.

Жефарт неуверенно пожал плечами.

— Я не привык так…

— Сядь со мной. Нагрис потянула его.

— Скажи, почему ты был так печален?

— Зачем вам это?

— Я хочу помочь.

Жефарт неестественно засмеялся.

— Мне нужно много сокровищ, Нагрис, очень много! А вы, амазонки, презираете богатство, и значит, нам говорить не о чем.

— Но что за нужда? Для чего оно тебе?

— Не мне: моей суженой.

Нагрис медленно поднялась. Лицо ее словно одеревенело.

— Она красива?.. Да, да, конечно. Лучше всех… Самая хорошая.

— Простите, — опомнился Жефарт. — Я не хотел причинять вам боль. Так получилось… Но было бы нечестно, если бы я…

— Да-да. — Нагрис отошла к береговой балюстраде. — Пусть тебя это не огорчает. А богатство… богатство я обещаю тебе, если ты пойдешь со мной.

— Куда?

— К нам, на Нерас.

Жефарт покачал головой.

— Но тебе же ничего не угрожает! Ты будешь пользоваться полной свободой и через год или полтора вернешься в свой Мурс самым богатым человеком Эрусты.

Жефарт снова покачал головой:

— Я лучше уйду…

Он внезапно понял, что эта женщина обладает редкой способностью притягивать к себе, и чувство боязни и мысль о том, что с нею он забудет Винию, привели его в замешательство.

— Постой… Подумай как следует. Ведь больше ты нигде так быстро не приобретешь желаемое!

Жефарт повернулся и пошел, не говоря больше ни слова.

— Подожди!

Она повернула его к себе лицом и смотрела жадно, отрешенно, как смотрят в последний раз. Потом прижалась к нему всем телом так, будто хотела слиться с ним, и вдруг откинулась, прислонилась к стволу платана.

— Теперь иди, — ели слышно прошептала она. — Уходи…

До вечера Жефарт бесцельно склонялся по городу, но все это время жила в нем непонятная тоска. Он не мог выбросить из головы Нагрис, не мог забыть глаз, полных преданности, и постоянно слышал ее голос, зовущий туда, в гавань, где стояли два быстроходных парусника. Он не помнил, как вышел к молу. Горячая рука коснулась его плеча. Не оглядываясь, он уже знал, что это Нагрис.

— Ты пришел… Доверься мне… Амазонки восприняли присутствие Жефарта, как оскорбление.

— Ты забыла, Нагрис, — говорили они, заполнив палубу, — забыла, как мы изгнали твою мать с Нераса, хоть она и была любима нами не меньше тебя и тоже была примэроной!

Нагрис, бледная, но хорошо владеющая собой, стояла на возвышении и старалась быть спокойной. Дождавшись тишины, она сказала:

— Любезные сестры, я люблю этого юношу так, как никто никогда не любил на свете, и потому готова на все, даже на ваше презрение и изгнание с Нераса. Чувство к Жефарту сильнее моего рассудка, сильнее наших жестоких законов, и я не в состоянии побороть себя. Если вы не поймете, не простите, я без обиды приму любое ваше наказание…

Все извиры собрались на втором корабле и после двухчасового собрания вынесли решение, которое доверили доложить одной из подруг. Та немедля явилась к Нагрис.

— Сестры единогласно осудили твой поступок, примэрона, памятуя о запрещении нам делать то, что позволяешь себе ты, однако они очень любят тебя и видят в тебе незаменимого военачальника и вождя нашего независимого племени… Пусть молодой эрат пока остается с нами до прихода на Нерас.

— А потом? — тихо спросила Нагрис.

— Если твоя страсть не уляжется, мы будем просить совет не разлучать вас.

— Спасибо, сестры! Я никогда не забуду вашей доброты!..

Для Жефарта началось удивительное время. Он даже иногда не понимал, хорошо ли ему здесь. Нагрис оказалась на редкость деликатной женщиной: она безошибочно улавливала то мгновение, за которым скрывалась уже назойливость или скука и никогда не переступала черты, как бы ей не хотелось этого.

В Мурсе они были недолго. На второй день с разрешения примэроны ушел корабль под командованием Аоры — в погоню за каким-то церотским купчишкой, обманувших двух нерастян, другой же парусник должен был выйти через неделю, однако одно немаловажное обстоятельство уже спустя четыре дня заставило срочно изменить все намеченные планы. На борт судна поднялся человек в черной тоге и, оставшись наедине с примэроной, сказал, что Синий Пустынник просит прибыть амазонок в заквинскую лагуну для оказания весьма неотложной помощи. Нагрис тотчас приказала дать сигнал сбора, и через несколько часов корабль отошел от мола, взяв курс на южную оконечность Гарманы.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ЭЛЬ И ЛУГОВЫЕ СТЕПИ

1. ХОЗЯИН СУМЕРЕЧНОГО ЗАМКА

Эрат Барет появился неожиданно, и личность его была окутана тайной: никто не знал, кто он такой, откуда и зачем приехал в замок. Он поселился в небольшом каменном доме возле главных ворот, и здесь, в замке, в удивительном мире, огражденном тремя кольцевыми каналами, стал показываться довольно часто. Ему было известно, что Сумеречный замок — исключительное место в Стране Вечерней Прохлады, где до сих пор свободно творили ученые, вроде бы даже без вмешательства гнофоров. Это оказалось странным: в любом другом месте наместники богов немедленно и жестоко расправлялись со всяким нововведением, со всякой свежей мыслью. Они изолировали всех или почти всех ученых от народа. Их творения, как видно, находили лишь один выход — в кладовую знаний самих гнофоров…

Барет шел неторопливо. На нем был красивый зеленый плащ на белой подкладке, зеленый берет с пером, рубаха, перехваченная красным поясом, и красные сандалии. Возле жасминовых кустов он остановился. На деревянной скамье сидел тот, кого он искал: эрат Фрет Антел. Казалось, он дремал, опустив голову, однако молодой человек, уже освоивший привычки ученого, знал, что тот или страдает от невыносимых болей, или думает.

Рич Барет ждал долго, боясь приблизиться, и уже намеревался уйти, как вдруг эрат Антел заметил его.

— А, вы…

Ученый с минуту смотрел на Барета, как бы силясь вспомнить, кто же перед ним и почему здесь, потом невесело улыбнулся и тихо, словно виноватый, сказал:

— Вот видите, дружок, начинаю иногда забывать… Старость? Вряд ли, совсем недавно я себя чувствовал вполне отлично!.. Прошу вас, сядьте вот сюда и послушайте, до какой нелепости я додумался. По моему разумению получается, что создатель есть! Есть или был. Да, да — без руководства, без подсказок наш народ не поднялся бы так быстро к высотам культуры и знаний! Неужели все-таки правы гнофоры? Неужели всю жизнь я создавал небо без звезд и цветы без запаха?

— Рыба в небе… Почему вы так говорите, почтенный эрат?

— Кому нужно то, что мы делаем сейчас? — вопросом ответил ученый. Он поднялся — маленький, плотный, с умными усталыми глазами. — Пойдемте со мной, дружок. Хочу кое-что показать вам. Ибо друзья Синего Пустынника — мои друзья!

Миновав сад, они приблизились к двухэтажному зданию с высокими башнями.

— Не пойму я гнофоров, — как бы раздумывая вслух, сказал Фрет Антел. — Почему они всячески тормозят совершенствование и все достижения науки прячут в сундук? Для чего?… В чем-то они, пожалуй, правы. Умышленно или случайно, но правы.