Страница 61 из 83
На войне, известно, все взаимосвязано между собой. И чем напряженнее боевая работа, тем большее число самолетов будет требовать контроля, ремонта. Технический состав дивизии работал у нас не покладая рук. В нелетную погоду летчики все-таки имели возможность отдохнуть, а техникам непогодь только для того, чтобы как следует навалиться на работу. Очень часто бывало так: самолет взлетел на боевое задание, казалось, техник мог бы немного и расслабиться. Но у соседа неисправна машина - надо помочь товарищу. А каких трудов стоило перебазирование технической службы! Самолеты взлетали и через несколько минут приземлялись на других точках. Технический же состав со всем своим имуществом должен был добираться до своих машин по бездорожью, по исковерканной войной земле, порой через водные преграды. Только передовые технические команды, предназначенные для встречи перелетающих самолетов, отправлялись на транспортных самолетах, да и то не всегда.
И если бы таких перебазирований было немного, ну, скажем, десять, двадцать. А ведь мы сменили сто двадцать четыре аэродромные точки! Причем самые разнообразные по своим устройствам - начиная от обычного дернового угодья для выпаса скота.
Забегу немного вперед. После взятия Запорожья очередное перебазирование застигло нас в страшную распутицу. Грязь по колено! Когда все полки закончили переселение, я спросил у инженера Алимова:
- Ну, как добрались, Николай Иванович?
Алимов с присущей ему безобидной иронией ответил:
- Да ничего, Борис Александрович! Часть пути на машинах, через реку - на плоту, а кое-где на палочке верхом.
Не помню, чтобы Николай Иванович когда-нибудь унывал.
Однажды случайно мне стало известно, что, перелетая на другие аэродромы, многие летчики перевозили в самолетах и своих техников. Я предпочел отреагировать на такой сигнал моего заместителя по политчасти подполковника Вьюгина сомнением.
- Но вы как-то сами рассказали, что, будучи в Испании, перелетели на самолете И-16 вместе со своим техником из Мадрида в Сантандер, - заметил Выогин.
Признаться, я получил достойный ответ и, желая прекратить дальнейший разговор, ответил:
- Хорошая у вас память...
До конца войны на эту тему мы с Вьюгиным больше никогда не говорили.
Изюм-Барвенковская операция была в самом разгаре. Дни стояли жаркие и мучительно длинные. Ни облачка, ни ветра - штиль и сухота, и воздушные бои - с рассвета до конца дня. Противник имел достаточно сил, чтобы использовать авиацию в больших масштабах. Немцы появлялись одновременно на разных участках фронта, и минуты отдыха пролетали для нас мгновенно. Не успеешь почувствовать под собой землю, размять мускулы, одеревеневшие от продолжительного пребывания в кабине, как снова подниматься в воздух, на очередное задание. Только короткая летняя ночь могла подарить четыре часа покоя. А тут, как назло, мимо нашего аэродрома принялась летать пятерка фашистских ночных бомбардировщиков. Они летали в плотном строю. Пройдут - и минут через десять из района Синельниково доносится глухой раскат рвущихся бомб. Затем бомбардировщики возвращаются тем же маршрутом - по времени с присущей немцам точностью. Возник вопрос: почему же они не бомбят наш аэродром? Либо не видят самолеты на фоне потемневшей земли, либо знают о нашем аэродроме, но считают, что мы намертво прикованы к земле вечерними сумерками. Предположение было логичным, и у нас уже не возникало сомнений в том, что немцы появятся над аэродромом в тот же час и на следующий вечер.
Крутая злость кипела у летчиков, глядя на дерзость врага. Все понимали: ночным полетам противника можно противопоставить только перехват их в воздухе. Но истребительная авиация на Юго-Западном фронте вела боевые действия лишь в светлое время суток, а ночью летали специально подготовленные для этой цели бомбардировочные авиаполки. И все-таки я решил поднять в воздух для перехвата противника хотя бы пару самолетов.
Наш полевой аэродром на территории совхоза "20 лет Октября" был большим ровным полем с твердым дерновым покровом и открытыми границами. Это вполне подходило для взлета и посадки ночью, а освещение посадочной полосы для работы двух-трех самолетов можно было организовать. Но как быть с летчиками? В 897-м авиаполку нашлись три пилота, ранее летавших ночью. В документах отмечалась их хорошая летная подготовка, и я побеседовал с ними, чего те только и ждали. Начал просить разрешения на вылет еще один летчик - капитан Марков. Признаться, и меня подмывало слетать, но действовать на одном энтузиазме, как показал сорок первый год, - дело малонадежное, поэтому я занялся организацией ночного полета.
Для начала подготовили фонари "летучая мышь" - ими обозначать посадочный знак, материал для костров вдоль посадочной полосы, проинструктировали стартовую команду и, наконец, нашему связисту майору Мазину дали команду выставить наблюдательный пункт с радиопередатчиком на подходе к аэродрому.
18 августа после окончания боевого дня многие летчики вместо отдыха потянулись к полковому командному пункту. Велико было желание посмотреть, как пройдет ночной вылет их товарищей, как сложится бой, если произойдет встреча с противником.
И вот майор Мазин принял передачу с наблюдательного пункта: "В направлении аэродрома летят пять "хейнкелей". Высота тысяча пятьсот метров".
Капитан Марков, которому поручили руководить ночными вылетами, дал команду на взлет и приказал всем собравшимся у командного пункта отправиться в укрытие на случай бомбежки.
Первым взлетел капитан Хазов. За ним капитан Исламов и третьим капитан Савельев. Прошло не более двух минут, и мы услышали перекатный гул моторов, а еще через минуту на фоне потускневшего неба увидели пять "хейнкелей", летящих в плотном строю тем же курсом, что и накануне. Когда бомбардировщики подошли к границе аэродрома, Марков вновь связался с летчиками:
- Противник над вами! Разворачивайтесь на шестьдесят градусов влево...
Не делая паузы, Марков еще раз повторил те же слова, и тут же последовал ответу от капитана Хазова:
- Противника видим, идем на сближение...
Произнесенное Хазовым слово "видим" во множественном числе позволяло предполагать, что все трое находятся на курсе преследования. Но вот вслед за передачей Хазова раздался голос Савельева. Он не видел ни наших, ни противника. Помочь ему уже не было возможности - самолеты исчезли из поля зрения. Пришлось Савельеву дать команду идти на посадку, что он и сделал.
Последней связью с самолетами был мой запрос: я уточнил, с каким курсом идет преследование. Хазов ответил, и, словно перед бурей, все затихло. Не слышно стало и гула моторов. И вдруг вдали, куда были устремлены наши взоры, блеснули несколько пулеметных трасс, потом еще. Я видел, как трассы пересекаются. Начался бой. Исход его трудно было предугадать. Ведь у пяти "хейнкелей" оружия вполне достаточно для противоборства с двумя истребителями. Раздались глухие взрывы бомб. Рядом со мной появился подполковник Колошин видно, не утерпел, приехал посмотреть, что происходит. Услышав взрывы, не удержался прокомментировать ход событий:
- Значит, наши прижали их крепко. Бомбы сбрасывают не по цели, а по нужде, значит, припекло! Дарю свой пистолет тому, кто собьет.
Марков спокойно ответил:
- Уже кого-то сбили. Смотрите правее!
На потускневшем горизонте появилось светло-желтое пятно. Оно быстро увеличивалось, превращалось в факел и, словно далекая комета, опускалось к земле, Кто-то крикнул:
- Второй горит!
Действительно, в том же направлении разгоралась ярким пламенем другая точка. Вдруг из землянки выскочил дежурный связист:
- Командира дивизии к телефону!
"Кто бы мог в такой неподходящий момент?" подумал я, не предполагая, что буду говорить с командующим воздушной армией.
- Товарищ Смирнов! Ваши самолеты все на земле?
Судец отчеканивал каждое слово непривычным для меня сухим, скрипучим голосом. А я не без гордости докладывал командарму, что два наших летчика находятся в воздухе и атакуют "хейнкели". С другого конца провода последовала короткая пауза, затем я услышал слова - как приговор: