Страница 12 из 22
- Не должны, - после недолгого размышления, но без особой уверенности сказал Ворожейкин. - Сказано же, что воздается каждому по делам его.
- Не знаю, не знаю, - продолжал сомневаться Степанов. - Любое дело можно по-разному расценить. Вон, в тридцать седьмом у меня двое дядек на царицынской фабрике фуфаек работали. Один директором, а другой главным инженером. И что же? Одному за перевыполнение плана орден Трудового Красного Знамени дали, а второго обвинили в умышленном затоваривании складов фуфайками и осудили на десять лет.
- Диалектика, брат, - усмехнулся отец Николай. - Закон, понимаешь, единства и борьбы противоположностей. Тут уж ничего не попишешь.
Они сидели и беседовали на "пятачке", где обычно россошчане играли по вечерам в карты и домино. Торопиться было некуда, уфологией в последний день заниматься тоже не тянуло, а по домам никто из уфологов не торопился. Кто их там ждал, дома-то?
- А ведь живут же такие червяки, - с досадой сказал Степанов. - Вот посмотрите, завтра он подле Господа сшиваться будет, запишется в какие-нибудь небесные средства массовой информации и будет Страшный Суд освещать. Или спичрайтером к какому-нибудь Архангелу устроится.
- Это вряд ли, - покачал головой отец Николай и кашлянул. - Воздадут ему должное. Не зря же говорится, по мощам и елей! Гореть ему, суке, в геенне огненной!
Степанов покачал головой.
- Вы Пучеглазова не знаете. Этот и в геенне пристроится. У него это запросто. "С большим подъемом труженики Ада восприняли последнюю речь Вельзевула, - похоже передразнил он. - Работают они с огоньком, постоянно повышают и без того высокие показатели по кипячению грешников. "Молодцы, черти! - усмехается Сатанаил. - С такими мастерами нам и техники не надо, на голом энтузиазме райских высот достигнем!"
- Фуфло, - сказал со знанием дела Кононыкин. - До подлинных акул пера ему еще расти и расти. В завтрашней очереди ваш Пучеглазов будет в самом конце. Уж я-то знаю, не один год по редакциям хожу.
За домами послышался дробный топот, и на "пятачок" выскочил взмыленный Пучеглазов. Сейчас он свою фамилию оправдывал.
- Вы сегодняшнее "Воскресение" брали? - не здороваясь, спросил он собравшихся. Тут он узнал Степанова и i кинулся к нему с извинениями: - Шура, прости! Честное благородное, редактор подлец, он исказил мою гражданскую позицию, веришь? Я же всегда тебя уважал как человека, ценил как специалиста, любил как односельчанина! Ты ж мне в детстве заместо брата был! - Видно было, что, позволь ему Степанов, Пучеглазов не раздумывая и к ручке приложился бы, и в щеки троекратно облобызал. Но Степанов только отчужденно сторонился и смущенно молчал.
Схватив со стола газету, Пучеглазов принялся с остервенением рвать ее. Бросив обрывки в урну, Николай повернулся к собравшимся с просветленной улыбкой.
- Еще шесть штук осталось, - сообщил он. - Почти весь тираж собрал, всего шесть штук еще найти надо.
По-спринтерски взмахивая руками, он устремился вдоль улицы дробным галопом. Сидящие за столом проводили его неодобрительными взглядами.
- Совесть проснулась, - удивленно покачал головой Степанов. - Гляньте, мужики, даже на человека стал похож!
Отец Николай гулко кашлянул. Похоже было, что где-то его накануне сквозняком протянуло.
- Что говорить, - бухнул он. - Истинно сказал Иов
"Блажен человек, которого вразумляет Бог".
- Осознал, значит, - закивал Ворожейкин, - Я так скажу: в любом человеке живет и светлое, и темненькое. А совесть - она как регулятор. Вот проснулась она у Пу-чеглазова и в светлую сторону обратила!
Кононыкин фыркнул:
- Размечтались! Совесть, светлая сторона... Вы из этого Пучеглазова джеддая не делайте. Все гораздо проще, он вчера обращение не дослушал, а сегодня узнал, что за брехню больше дадут.
Они посидели, помолчали. День был обычным - солнечным и без ветра. В синеве небес наблюдалось слабое серебристое шевеление - словно паутину трепало.
- Пойду, - сказал Степанов. - Вам хорошо, вы приезжие, забот у вас никаких.
- Какие теперь заботы, - сказал Кононыкин. - Подумаешь, куры недоены останутся, свиньи нестрижены. Потерпят до завтра. А там всех досыта накормят!
Степанов рассудительно покачал головой:
- Чудак ты. Я курей да поросят еще вчера распустил на все четыре стороны. Нас карать будут, с людей спросится! Что ж им-то мучиться, когда нас заберут?
- А куда ж ты тогда торопишься? - удивился Кононыкин. - Какие у тебя заботы? Посуда не мыта? Белье не стирано?
Степанов встал.
- Окно докрасить хочу, - просто объяснил он. - Половину выкрасил, а другую не успел. Может, оно теперь и ни к чему, но все-таки душа красоты хочет. Домишко кукленочком смотрится, а окно вот не крашено. Прям как бельмо.
Кононыкин поднялся.
- Тогда и я почапаю, - громко объявил он. - Юрок, наверное, из города уже приехал. Узнаю, как там и что!
- У Исаи было сказано, - вдруг вроде совсем не к месту ожил отец Николай, - "Многочисленные домы эти будут пусты, большие и красивые - без жителей...".
И заплакал.
Но утешать его было уже некому, Ворожейкин подумал и с шустростью, совсем не подходящей для пожилого человека, побежал за Степановым.
- Саша, подождите, - сказал он. - Можно мне с вами? А то от этого безделья мысли такие - хоть в петлю...
Глава седьмая
Завскладом Ухватченко словно обезумел. Пришел к участковому, сопя, выставил несколько четвертей с закатанными в них купюрами да золотыми изделиями, сел и, заискивающе глядя участковому в глаза, сказал:
- Сажай меня, Иван Николаевич. Изнемогся я уже.
- А у меня на тебя заявлениев нету, - ответил участковый Храбрых.
Был он из сибиряков, отец его защищал Царицын да после ранения осел в Россошках, женился, детей настрогал. Ванька Храбрых в семье девятым был и самым хулиганистым. Потому и в милицию пошел. Три года в городе проработал, а там домой потянуло. Тут как раз старый участковый Дуличенко Владимир на пенсию вышел, и Храбрых его место занял. Царских указов Храбрых никогда не читал, но сметливым умом своим сам дошел, что народ напрасно обижать не надо, лишнего брать нельзя, без указаний не действовать и поперек батьки в пекло не лезть. Потому и прослужил тридцать лет, хоть и в малом капитанском чине.