Страница 32 из 46
- Как видно, мы здесь лишние, - сказал я. - Пойдем.
Седа наполнила бокалы.
- О, да ты прогрессируешь,- заметил я.
- Я, кажется, чуточку пьяна,- засмеялась Седа. - И мне теперь все равно, хочешь, даже возьмем еще бутылку?
- Хватит, - великодушно отказался я.
- Правильно,- согласилась Седа. - Хватит. А почему мы не заходим сюда чаще?
- Если зачастим, скоро надоест. Удовольствие надо смаковать по капле.
- А счастье?
- Что счастье?
- Каким бывает счастье? -спросила Седа.- Знаешь?
- Немножко горя, немножко невезения, немножло боли и после всего этого - немножко душевного спокойствия. Вот тебе и счастье. А вообще-то абсолютного счастья не существует. Иначе скучнее этого ничего бы не было на свете.
- Почему?
- Потому что тогда жизнь была бы похожа на дистиллированную воду. Без вкуса и запаха. Н2 О и больше ничего.
- Три рубля десять копеек,- раздался над моим ухом вкрадчивый голос официантки.
Я заплатил, и мы вышли из кафе.
По улицам ла бешеной скорости мчались машины. В этот поздний час водители словно мстили за ограничение скорости в течение дня...
- Мы расстанемся на углу, - сказала Седа.-И троллейбусы развезут нас в разные стороны.
- Только дождя нам и недоставало,- посетовал я.
- Что, дождь пошел?
- Не чувствуешь, капает.
- Пусть себе идет, я не боюсь. Хочешь, я буду танцевать под дождем? Или спою тебе песенку про ученика волшебника? Знаешь такую?
- Не знаю.
- А ты бы хотел быть учеником волшебника?
- Я хочу быть учеником волшебницы.
- И волшебница - это я? А ты знаешь, когда волшебницы стареют, они превращаются в ведьм?
- Впервые слышу.
- Ты боишься дождя, - сказала Седа, - а я не боюсь. Те двое тоже боятся.
- Кто?
- Те, на том тротуаре. Видишь, они тоже идут обнявшись. Слышишь, девушка что-то поет?
Я прислушался. С противоположной стороны улицы доносилась тихая мелодия. Что-то очень знакомое. Не знаю, голос или песня.
- Хочешь, и я спою для тебя? - сказала Седа. И не дожидаясь моего ответа, запела чистым голосом:
Я люблю твои глубокие глаза, виноватые,
Таинственные, как ночь.
Твои виноватые, таинственные глаза, темные,
Как чарующие сумерки.
- Почему ты раньше мне не пела?
- Потому что раньше я не пила шампанское! - ответила Седа и громко рассмеялась,.
- Тише. Все люди давно уже спят. Разбудишь, и они станут нас ругать.
- Я не хочу плакать, потому и смеюсь. А если я не буду смеяться, то непременно заплачу. Понимаешь?.. Тебе нравятся плаксы?
- Терпеть не могу.
- Поэтому я и смеюсь. Вот так, послушай!..
И она снова расхохоталась. Громко, от души.
Парочка на другой стороне удивленно воззрилась, на нас, но тут же, равнодушно отвернувшись, они напрадились к трамвайной остановке.
Показался троллейбус.
- Побежали, Седа? Если твой троллейбус, ты поедешь, если нет, я подожду с тобой. Договорились?
- Ага! - кивнула Седа.
Остановки трамвая и троллейбуса были рядом. Недалеко от нас стояла Асмик с каким-то парнем, которого я видел только со спины.
Из-за плеча парня Асмик взглянула на меня.
Ритмично покачивался на ветру висящий на высоком столбе фонарь. Наши тени вытягивались до другой стороны улицы и там резко сжимались, словно стремясь стать невидимыми, исчезнуть, пропасть.
Троллейбус был Седин. Но я вдруг решил, что поеду с ней. Хоть до следующей остановки.
Пассажиров почти не было. Мы села у окна.
Когда троллейбус тронулся, я перехватил взгляд Асмик, полный ужаса и ожидания.
Косые струйки дождя хлестали по стеклам троллейбуса.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Ночь. Поздняя ночь Интересно, звездное ли небо?..
Ты лежишь на кровати и думаешь, стоит ли подниматься, чтоб удовлетворить свое любопытство?..
Не стоит.
Есть они, звезды, или нет их...
Хоть бы и вовсе ничего не было в целом мире. Ничего, кроме часов с их мерным перестуком.
Но есть мир!.. И в мире существуешь ты. В нем есть город, в котором ты живешь... Интересно, что происходит в этом городе в данную минуту?
У тебя никогда, не было таких мыслей, потому что мир для тебя переставал существовать, едва ты, очутившись в постели, закрывал глаза. Стрелки часов показывают двадцать три минуты первого.
Что происходит в городе в эти минуты?
Ты мысленно начинаешь дозором обходить ночной город.
По местному времени 12 часов 23 минуты.
Улица Теряна. Дубляжный зал киностудии. Мелькают кадры. Из полутьмы доносится женский голос. Усталый голос...
- ...По-моему, ты из породы очень тяжелых людей. Все думаешь, размышляешь. И никак, не найдегпь своего места в жизни. Тебе подобные, как правило, ленивы, боятся крови, просто теряют голову при виде ее. К тому же способны выкинуть любую глупость - едва что случится... Сколько тебе лет?..
После долгой паузы мужской голос отвечает: - Шестьдесят.
- Ах, шестнадцати уже не будет!..
Снова пауза.
Потом мужчина говорит с иронией и отчаянием:
- Да, чтобы умереть, я еще очень молод, а чтобы жить - достаточно стар. Ты понимаешь, что значит, когда в кармане нет ни цента? Это голодная смерть, страх перед людьми, бродяжничество, ночлег на соломе, отсутствие крыши над головой!.. Ты понимаешь?.. И никакого выхода. Только жалкое прозябание в людском море.
Женщина: - Конечно, понимаю...
- И всюду тебя гонят!.. Ты понимаешь, что значит, когда тебе шестьдесят?..
- Твой кофе... Остыл? Хочешь,, еще налью?
Несколько секунд на экране свет. Затем новые кадры.
И опять мужской голос: - Жижи?..
- Зачем ты бросил меня одну? - недовольно говорит маленькая девочка.
- Тебе следует уйти отсюда, - наставляет мужчина. Мама будет тревожиться. И сестра тоже.
- Нет. Меня никто не любит. Я хочу остаться у тебя. С тобой...
- Но это невозможно, Жижи, - уговаривает мужчина. - Мне надо удалиться. И взять тебя с собой я не могу. Будь, умницей, Жижи. Завтра я снова приду... И мы поиграем в мяч... Хорошо?.. Ну, иди...
- Я не пойду!.. Не пойду,- сквозь слезы говорит Жижи.
Мужчина быстро уходит.
Уходит, а вслед ему: - Принц!.. Принц!..-не переставая кричит маленькая девочка.-Лринц!..
- Повторить! - сердито требует режиссер дубляжа. - Не получилось...
По местному времени 2 часа 15 минут.
- Эфир!...- требует хирург в клеенчатом переднике, надетом поверх белого халата.
Медицинская, сестра с осторожностью раскладывает на стеклянной поверхности столика хирургические инструменты - ножницы, скальпели и прочее.
Другая сестра подносит маску к лицу человека, лежащего на операционном столе, из желтоватой капельницы начинает по капле сочиться эфир.
Под потолком люстра, в которой много... очень много рожков. И каждый льет свет. Теплый, белый, бестеневой свет.
В зале властвует тишина.
- Один... два... три... четыре... пять...- считает лежащий на операционном столе. Постепенно голос его слабеет, делается сонливым и переходит в бормотание... Потом больной и вовсе, умолкает.
Натянув резиновые перчатки, врач подходит к столу.
Напротив встает ассистент. У больного вдруг судорога.
Два санитара держат ему ноги и руки.
Чуть погодя больной успокаивается. Хирург делает скальпелем первый надрез. Затем над операционным столом начинают мелькать всякого рода зажимы, сверкая никелем под лучами света. Руки в резиновых перчатках действуют уверенно.
Медсестра марлевым тампоном непрестанно стирает с лица хирурга пот, стекающий со лба на брови, на виски, на шею.
- Пульс?..- голос бесподойный.
- Падает,- слышится в ответ.
- Дыхание?..
- Урежается.
И опять: - Пульс?..
- Падает...
- Кислород!..
И спустя мгновение или целую вечность: - Искусственное сердце!..
Операционная наполняется предвестием беды. В стороне усиленно и почти бесшумно работает электрический мотор.