Олимп

– Тем слаще будет их истреблять. Что проку от бессловесных ничтожеств, хоть и умеющих вырабатывать хлорофилл?

– Может, у них и нет голоса, – говорит старец, – но и немыми человечков не назовешь. Эти существа общаются при помощи генетически измененных блоков информации, передаваемой при касании на клеточном уровне. Когда же нужно поговорить с кем-то извне, один из их расы по доброй воле предлагает чужаку свое сердце, после чего умирает как индивид, но поглощается другими, а значит, продолжает жить. Это так прекрасно.

– Manesque exire sepulcris,[18] – беззвучно шипит многорукий Сетебос. – Ты попросту вытащил мертвецов из могил. Заигрался в Медею…[19]

Внезапно мозг поворачивается на ходячих руках и мгновенно выбрасывает ладонь поменьше на целых двадцать метров от себя. Серовато-белесый кулак ударяет первого попавшегося зека, пробивает грудную клетку, хватает плавучее зеленое сердце и вырывает его наружу. Безжизненное тело валится на песок. Внутренние соки растекаются по берегу изумрудной лужей. Другие МЗЧ торопятся преклонить колени, чтобы впитать в себя клеточную сущность погибшего.

Сетебос втягивает змееподобную руку обратно, выжимает сердце досуха, как люди выжимают воду из губки, – и с презрением отбрасывает прочь.

– Пусто, как и в его голове. Ни голоса, ни послания.

– Да, для тебя там ничего нет, – соглашается Просперо. – Зато я получил важный урок: никогда не говори открыто с врагами. От этого страдают остальные.

– Так уж им на роду написано. Для того мы их и насоздавали.

– Пожалуй, мы желали, держа в руках колки от струн душевных, настроить их сердца на свой любимый лад. Увы, твои создания нарушили все законы, Сетебос. Особенно Калибан. Вкруг моего державного ствола обвился он, как цепкая лиана, и высосал все соки…

– На то он и рожден.

– Рожден? – Маг приглушенно смеется. – Распутная ведьма исторгла его из грязного чрева для самой роскошной жизни – среди жаб, жуков, нетопырей и свиней, когда-то бывших людьми. Поганый выродок ехидны готов был обратить всю мою Землю в гадкий хлев, а ведь я принял вероломную тварь как человека. Ублюдок жил со мной. Из жалости я взял на себя труд о нем заботиться. Невежественный, дикий, он выразить не мог своих желаний и лишь мычал, как зверь. Я научил его словам, дал знание вещей, показывал все истинные свойства людского рода… И что за пользу это принесло мне, или миру, или лживому рабу?

– «Свойства людского рода». – Сетебос плюется слизью, руки его делают пять шагов вперед, и грозная тень, надвинувшись, падает на старика. – Я научил его силе. Ты дал ему боль.

– Когда это порождение тьмы, забывшись, принялось вести себя по-зверски, изрыгая лишь гнусную брань, я по заслугам заточил его в скалу, где мое подобие годами составляло ублюдку единственную компанию.

– Столетиями, лживый маг. Ты изгнал мое дитя на орбитальный метеорит, послав туда же одну из своих голограмм, чтобы кусать и мучить…

– Терзать? О нет. Но если тухлое земноводное не подчинялось приказам, я насылал на него корчи, заставлял все кости ныть, и мерзкий так ревел от боли, что пугал зверей, попрятавшихся в логовах на орбитальном острове. Так и поступлю снова, едва лишь отловлю проклятое отродье.

– Поздно, – фыркает существо и пристально смотрит на старца в синих одеждах всеми парами немигающих глаз. Бесчисленные пальцы подергиваются и колышутся в воздухе. – Ты сам сказал, что мой достойный сын, моя утеха, выпущен из темницы на волю. Не сомневайся, я об этом знал. И даже скоро навещу его. Вдвоем, а также заодно с тысячами маленьких калибано, которых ты был так любезен создать, когда еще жил среди постлюдей и желал добра своему обреченному миру, мы дружной семьей возьмемся за жалкий зеленый шарик и превратим его в гораздо более приятное место.

– В болото, ты хотел сказать? – качает головой маг. – В гнилую топь, наполненную вонью, и гнусными тварями, и всякой нечистотой, и всякой заразой, что паром подымается с трясины глухих болот, и горечью падения Просперо.

– Да. – Огромный мозг начинает приплясывать на длинных руках словно под звуки неслышной собеседнику музыки или радостных криков.

– Тогда Просперо не должен пасть, – шепчет волшебник. – Никак не должен.

– Ты сдашься, маг. Что ты такое? Лишь намек на тень пустого призрака ноосферы, воплощение бездушного, бесцентрового пульса никчемной информации, бессвязный лепет расы, давно уже обветшавшей и впавшей в слабоумие; кибернетически сшитый газ, выпущенный чьим-то задом на ветер. Падешь, и не надейся. Да еще потянешь за собой биологическую шлюху Ариэль.

Старец поднимает посох, желая ударить чудовище, но тут же опускает и опирается на него, точно вдруг лишился последних сил.

– Она по-прежнему добрая и верная служанка Земли. Ариэль никогда не покорится ни тебе, ни гадкому исчадию ада, ни синеглазой карге.

– Зато послужит нам своею смертью.

– Она и есть Земля, негодяй, – возмущенно выдыхает Просперо. – Моя любимая обрела полное сознание от ноосферы, которая тесно вплелась в биосферу планеты. Готов ли ты уничтожить целый мир, чтобы упиться гневом и тщеславием?

– О да.

Розоватый мозг бросается вперед и, схватив мага пятью руками, подносит его к двум парам серых глазок.

– Отвечай, где Сикоракса?

– Гниет.

– Цирцея мертва? Дочь и наложница Сетебоса не может погибнуть.

– Говорю же, она гниет.

– Где? Как?

– Старость и злоба согнули ее в дугу, а я превратил в рыбу, которая и сейчас еще портится с головы.

Издав отвратительный хлюпающий звук, существо отрывает старику ноги и швыряет их в море. Потом отделяет руки, которые отправляет в глубокую пасть, разверзшуюся меж извилин и складок. А под конец разрывает магу живот и всасывает его кишки, словно длинную макаронину.

– Развлекаешься? – интересуется голова Просперо, но серые обрубки-пальцы разламывают ее, как орех, и пихают в ротовое отверстие.

Серебристые щупальца на берегу начинают мерцать, параболические отростки вспыхивают, и старец будто ни в чем не бывало появляется чуть поодаль на пляже.

– Какой же ты зануда, Сетебос. Вечно голодный, вечно злой… Самому-то не наскучило?

– Я все равно найду твое истинное воплощение, Просперо. Можешь поверить. Хоть на Земле, хоть на орбите, хоть в морской пучине – отыщу ту органическую массу, что когда-то была тобой, медленно разжую и съем. Даже не сомневайся.

– Надоел, – отмахивается маг. Вид у него печальный и утомленный. – Какая бы судьба ни ожидала здесь, на Марсе, моих зеков или твоих божков из глины, что бы ни приключилось с любезными моему сердцу людьми в Илионе, я верю в нашу скорую встречу. На этот раз – на Земле. Война между нами затянулась, настала пора положить ей конец, к лучшему или к худшему.

– Точно.

Выплюнув кровавые останки, многорукое существо разворачивается на ходячих ладонях, проворно бежит к морю и скрывается под водой, выплеснув напоследок алый фонтанчик из отверстия между верхними складками.

Просперо вздыхает, затем, подав знак войниксам, приближается к одному из маленьких зеленых человечков и обнимает его.

– Возлюбленные, как я хотел бы поговорить с вами, узнать, о чем вы думаете. Но стариковское сердце не выдержит, если сегодня умрет еще кто-нибудь из вашего рода. В лучшие времена я непременно вернусь, а пока, умоляю, corragio![20] Мужайтесь, друзья! Сorragio!

Войниксы выступают на первый план, отключают проектор и, как только маг растворяется в воздухе, принимаются бережно сворачивать серебряные щупальца. После чего погружают аппарат в паровую одноколку с красной обивкой и поднимаются по ступенькам в салон. Лесенка складывается в обратном порядке. Мотор громко кашляет.

18

«…и выходят могильные тени…». Овидий, «Метаморфозы».

19

Медея – величайшая волшебница греческих мифов, которой приписывалась божественная сила оживлять мёртвых.

20

мужество, смелость, храбрость, бодрость (ит.).