Олимп

Изваяния-близнецы все до единого смотрят на море.

Первая голова была воздвигнута почти полтора земных столетия тому назад – у подножия Олимпа, там, где плещут волны Фетиды. С тех пор человечки ставили по одной статуе через каждый километр, двигаясь поначалу на восток, вокруг великого грибообразного полуострова под названием Тэмпе Терра, затем повернув обратно к югу, в дельту долины Касей, потом на юго-восток, по болотам Лунного плато, далее – по обе стороны огромной дельты и моря в Долине Хриза, по каменистым склонам широкого устья Долины Маринера и наконец, в течение последних восьми месяцев, – на северо-запад, по крутым утесам Арабии Терры, к северным архипелагам Дейтеронилу и Протонилу.

Однако на сегодня все работы прекращены. МЗЧ – способные к фотосинтезу гоминиды метрового роста с прозрачной кожей, черными, как уголья, глазами, без рта и ушей – переправились на сотне с лишним фелюг километров за двести от Олимпа вдоль по широкой водяной дуге. Отсюда, с просторного пляжа Тэмпе Терра, если пристально посмотреть на запад, можно увидеть в море островной вулкан Альба Патера, а далеко на юго-востоке, за краем земли, высится невероятный массив Олимпа.

В сотнях метров от воды по скалам тянется ряд гигантских голов, а на широком и плоском берегу сплошной зеленой массой сгрудились ровно семь тысяч триста три зека, оставив незанятым лишь полукруг диаметром пятьдесят один метр. Несколько марсианских часов кряду маленькие зеленые человечки стоят, не издавая ни звука, не шелохнувшись, и пристально смотрят черными глазами на пустой песок. Фелюги с баржами еле заметно покачиваются на волнах моря Фетиды. Слышно только, как западный ветер подхватывает песок и пригоршнями бросает о прозрачную зеленую кожу, или шелестит листвой низкорослых растений, или насвистывает среди камней.

Внезапно воздух наполняет запах озона – впрочем, у зеков нет носов, чтобы его уловить. Нет у них и ушей, чтобы услышать многократные громовые раскаты, но близкие разрывы ощущаются сквозь невообразимо чувствительную кожу. В паре метров над берегом вдруг появляется трехмерный красный ромбоид шириною пятнадцать метров. Сначала он раздувается, потом сужается посередине, разделившись на два треугольника. Между их вершинами возникает крохотный шар; он превращается в трехмерный зеленый овал, который будто бы поглощает породивший его красный ромбоид. Фигуры начинают вращаться в разных направлениях, так что взметают над берегом стометровый фонтан из песка.

МЗЧ безучастно смотрят перед собой, не обращая внимания на разразившуюся бурю.

Раскрутившись, трехмерный овал и ромбоид принимают вид сферы. В воздухе зависает десятиметровый круг, который понемногу погружается в песок, и вот уже Брана отрезает от пространственно-временного континуума солидный ломоть. Новорожденная Дырка еще покрыта слоями тонких лепестков одиннадцатимерной энергии, защищающими песок, атмосферу, Марс и вселенную от намеренно созданного разрыва в ткани пространства и времени.

Из Браны появляется нечто вроде одноколки на паровом ходу. Слышатся громкое пыхтение и выстрелы в глушителе. Невидимые гироскопы позволяют удерживать полуметаллическую-полудеревянную конструкцию на единственном резиновом колесе. Покинув Дыру, экипаж замирает в точности посередине пространства, не занятого зеками. Распахивается затейливая резная дверь, и деревянные ступени опускаются на песок, раскладываясь подобно частям особенно хитрой головоломки.

Из одноколки выходят четыре войникса – это двухметровые металлические двуногие без шей (головы торчат прямо из тел подобно каким-то наростам), зато с бочкообразными грудными клетками. Пользуясь больше манипуляторами, чем руками-лезвиями, они принимаются собирать загадочный аппарат, между частями которого видны серебристые щупальца с маленькими параболическими проекторами на концах. Завершив работу, войниксы отступают к умолкнувшему паровому экипажу и застывают будто вкопанные.

На берегу, среди хитросплетенных щупальцев, возникает не то человек, не то его проекция: простой контур, который затем обретает видимую материальность. Это глубокий старец в синем одеянии, замысловато расшитом астрономическими символами. При ходьбе он опирается на длинный деревянный посох. Тело слегка мерцает, однако ноги в золотых туфлях оставляют на мокром песке вполне реальные следы. Черты его лица как две капли воды напоминают каменные изваяния на скалах.

Маг тихо бредет к самой кромке воды, останавливается и ждет.

В скором времени волны начинают бурлить, и среди небольшого шторма очень медленно вздымается нечто громадное, похожее скорее на остров, чем на живое существо вроде кита, дельфина, морской змеи или бога. По бороздам и складкам чудовищного создания потоками сбегает вода. Оно направляется к берегу. Зеки расступаются, давая существу простор.

Формой и окраской гость из пучины походит на колоссальный человеческий мозг – живой, со множеством извилин; правда, на этом подобие и заканчивается. Между складками розоватой плоти мигают десятки пар серых глазок. Вдобавок создание многоруко. Одни конечности – мелкие, с разным количеством хватающих воздух пальцев, – колышутся сверху, словно щупальца анемона в холодных потоках, другие – покрупней, на предлинных стеблях, – тянутся во все стороны от каждой пары глаз, а третьи – это становится тем заметнее, чем дальше существо величиною с дом поднимается над волнами, постепенно выходя на берег, – растут внизу и по краям, с их помощью создание передвигается. Каждая из таких гигантских ладоней – размером с лошадь, их цветовые оттенки варьируются от белесого цвета личинки до мертвенной серости трупа.

Пятясь по-крабьи боком, гигантский мозг заставляет отпрянуть маленьких зеленых человечков еще дальше, после чего замирает в каких-то пяти футах от старца в синих одеждах, который сначала тоже шагнул назад, позволяя существу расположиться на берегу, но тут же твердо застыл, опершись на посох и невозмутимо глядя в ледяные серые глазки гостя.

– Что ты сделал с моим любимым поклонником? – беззвучным голосом спрашивает многорукий.

– Мне больно говорить, но он выпущен в мир.

– В какой из миров? Их чересчур много.

– На Землю.

– На какую? Их тоже слишком много.

– Это моя Земля, – молвит маг. – Настоящая.

Гигантский мозг шумно втягивает слизь всеми отверстиями, запрятанными среди складок. Звук получается мерзкий, как если бы кит сморкался густой от водорослей морской водой.

– Просперо, где моя жрица? Мое дитя?

– Что еще за дитя? Не ищешь ли ты, злодей, синеглазую шлюху, помесь свиньи и вороны? А может, выброска этой карги, рябого щенка-ублюдка, не удостоенного даже человечьими формами, извергнутого ею на берег моего мира?

Старик любил играть словами: «ворона» звалась по-гречески «sus», а свинья – «korax». Он явно упивался собственным остроумием, и «выбросок» доставил ему еще одну маленькую радость.

– Калибан и Сикоракса. Где они?

– Сучки нет. Пресмыкающееся – на свободе.

– Так мой Калибан ухитрился сбежать из скалы, где по твоей воле томился в заточении много столетий?

– А разве я не сказал? Продал бы ты лишние глазки за пару ушей.

– Скажи, он пожрал уже всех людишек твоего мира?

– Не всех. Пока что. – Маг указывает посохом на каменные изваяния собственной головы. – Понравилось тебе жить под надзором, рукастый?

Существо насмешливо фыркает морской водой и слизью.

– Ничего, пускай зеленые человечки еще поработают; потом я нашлю цунами, чтобы утопить их без остатка, а заодно и все твои жалкие шпионские изображения.

– Так почему бы не сделать это прямо сейчас?

– Ты ведь знаешь, я могу, – ухитряется без голоса рявкнуть мозг.

– Знаю, негодяй, – кивает Просперо. – Но, истребив эту расу, ты превысишь меру своего же злодейства. Они близки к совершенству, они – воплощенная верность и сострадание, причем не переделаны из готового материала, как местные божки, появившиеся в мире по твоему чудовищному капризу, а созданы мной от начала и до конца. Зеки – мое творение.