Олимп

– Ого, так мы готовы к любым неожиданностям?

– Вот уж сомневаюсь, – пророкотал Орфу. – Оружия на борту хватит испепелить Землю до головешек, это правда. Но только до сих пор наши планы с горем пополам поспевали за меняющейся действительностью.

На европейца навалилась знакомая тоска: нечто похожее было во время полета на Марс, когда капитан «Смуглой леди» проведал о секретном оружии, спрятанном на корабле.

– Ты иногда скорбишь о гибели Короса III и Ри По так же, как твой Марсель грустил по усопшей? – спросил он товарища.

Антенна чувствительного радара чуть наклонилась к маленькому моравеку, словно пытаясь прочесть выражение его лица. Однако Манмут человеком не являлся и, разумеется, никакого выражения не имел и в помине.

– Не совсем, – ответил гигантский краб. – До миссии мы даже не были знакомы, да и летели в разных отделениях. Пока Зевс не… добрался до нас. По большей части я слышал лишь голоса, звучавшие по общей линии. Хотя время от времени я залезаю в банки памяти, чтобы взглянуть на их изображения. Из уважения к покойным, полагаю.

– Ага, – согласился Манмут; он и сам частенько так делал.

– Знаешь, что сказал Пруст о разговорах?

Любитель Шекспира удержался от очередного вздоха.

– Ну и что же?

– Он написал: «Когда мы с кем-нибудь беседуем… это уже не мы говорим… мы подгоняем себя под чужой образец, а не под свой собственный, разнящийся от всех прочих».[4]

– Значит, пока мы с тобой беседуем, – Манмут перешел на персональную частоту, – в действительности я подгоняю себя под шеститонного, безглазого и многоногого краба с помятым панцирем?

– Мечтать не вредно, – пророкотал Орфу Ионийский. – «И все ж должно стремленье превышать возможности – не то к чему нам небо?»[5]

9

Пентесилея ворвалась в Илион через час после рассвета. За нею, держась на расстоянии двух лошадиных крупов, несся отборный отряд из сестер по оружию. Невзирая на раннюю пору и стылый ветер, тысячи горожан высыпали на стены и на обочины дороги, ведущей от Скейских ворот ко временному дворцу Приама, посмотреть на царицу амазонок. И все ликовали так, словно та привела на подмогу многотысячную армию, а не дюжину своих подружек. Люди в толпе махали платками, бряцали копьями о кожаные щиты, плакали, кричали «ура» и бросали цветы под копыта коней.

Пентесилея принимала поклонение как должное.

Деифоб, сын Приама, брат Гектора и почившего Париса, известный целому свету в качестве будущего супруга Елены, встречал амазонок у стен Парисова дворца, где в настоящее время пребывал Приам. Видный мужчина крепкого телосложения, в сияющих доспехах и алом плаще, в золотом шлеме с пышным хвостом, он неподвижно стоял, скрестив на груди руки. Потом, салютуя гостье, воздел одну ладонь.

За его спиной строго навытяжку замерли пятнадцать человек из личной царской охраны.

– Добро пожаловать, Пентесилея, дочь Ареса и царица амазонок! – провозгласил Деифоб. – Приветствуем тебя и двенадцать твоих воительниц. От имени всего Илиона примите благодарность и глубокое почтение за то, что явились помочь нам в битве с богами Олимпа. Пройдите в чертоги, омойте прекрасные тела, примите от нас дары и познайте истинную глубину признательности и гостеприимства троянцев. Доблестный Гектор непременно приветствовал бы вас лично; к сожалению, он лишь недавно забылся сном, ибо всю ночь провел у погребального костра погибшего брата.

Пентесилея легко соскочила с огромного боевого коня (двигалась она, невзирая на тяжесть доспехов и блистающего шлема, с подкупающей грацией) и крепко, по-дружески, обеими руками пожала собрату-воину предплечье.

– Благодарю тебя, отпрыск Приама, стяжавший славу в тысячах поединков. Я и мои спутницы от души соболезнуем вашему горю, страданиям вашего отца и всего народа священной Трои, утратившей Париса, весть о кончине которого долетела до нас два дня назад, и принимаем ваше великодушное приглашение. Но прежде чем ступить на порог дворца, где с недавних пор восседает на престоле Приам, скажу, что вовсе не помышляю сражаться с вами против бессмертных. Мы прибыли, чтобы раз и навсегда завершить эту безумную богоборческую битву.

Деифоб, чьи глаза и в обычное время отличались нездоровой округлостью, буквально выпучился на гостью.

– И как же ты намерена исполнить задуманное, царица Пентесилея?

– Об этом я и собираюсь потолковать, а потом сделать. Веди же меня, благородный друг, нам с твоим отцом нужно кое-что обсудить.

Как объяснил брат Гектора новоприбывшим, царственный Приам переселился в крыло более скромного дворца Париса лишь потому, что восемь месяцев назад, в первый же день войны, боги сровняли с землей его собственный, похоронив под обломками супругу царя и повелительницу города Гекубу.

– Амазонки разделяют с вами и это страшное горе, – промолвила Пентесилея. – Плач о смерти великой царицы достиг даже наших далеких, покрытых зелеными холмами островов.

В главной зале Деифоб замялся и нервно прокашлялся.

– Кстати о далеких островах. Скажи, любимица Ареса, как случилось, что вы пережили ярость богов? Город полон крылатых слухов, будто бы Агамемнон, отплывший в этом месяце на родину, не встретил на греческих островах ни единой души. Даже храбрые защитники Илиона содрогнулись при мысли о том, что олимпийцы истребили всех людей на земле, кроме нас и аргивян. Как же вышло, что ты и твой род уцелели?

– Мы вовсе не уцелели, – бесстрастно проронила гостья. – Боюсь, края амазонок так же пусты, как и земли, которые мы проезжали по дороге сюда. Богиня Афина сохранила только нас, и то ради великого поручения. Мы должны передать нечто очень важное от ее имени жителям Трои.

– Умоляю, поведай ее слова, – произнес Деифоб.

Пентесилея покачала головой.

– Послание предназначено для ушей Приама.

Тут как по заказу запели трубы, занавес раздался, и в залу, опираясь на руку охранника, медленно вошел царь.

В последний раз амазонка встречала его, когда с полусотней отважных спутниц прорвалась сквозь ахейскую армию в город, чтобы ободрить троянцев и предложить себя в качестве боевых союзников. Приам отвечал, что в помощи пока нет нужды, но все же осыпал воительниц золотом и прочими дарами. С тех пор минуло меньше года. Но сегодня, увидев Отца Илиона, Пентесилея лишилась дара речи.

Казалось, почтенный муж состарился лет на двадцать. Прежняя бурлящая сила оставила его. Всегда прямая спина согнулась под невидимым бременем. Добрую четверть века эти щеки пылали огнем от возбуждения и вина; ничто не менялось с того далекого дня, когда маленькие девочки – Пентесилея и ее сестра Ипполита – подглядывали через щель в занавесках тронного зала за пиром, устроенным их матерью в честь троянских гостей. И вот эти самые щеки запали, как будто их обладатель разом утратил все зубы. Всклокоченные борода и волосы являли взорам не благородную проседь, но печальную, мертвенную белизну. Слезящиеся глаза рассеянно смотрели в пустоту.

Старец почти рухнул на золотой, украшенный лазуритом трон.

– Приветствую тебя, Приам, сын Лаомедона, досточтимый правитель из рода славных дарданцев, отец доблестного Гектора, несчастного Париса и великодушного Деифоба, – начала амазонка, опускаясь на закованное в латы колено. Ее девический, мелодичный голос звенел с такой силой, что по стенам просторного чертога прокатилось эхо. – Я, Пентесилея, возможно, последняя царица амазонок, и двенадцать моих меднолатных воительниц приносим тебе хвалу, соболезнования, дары и наши копья.

– Нет более драгоценного дара, чем ваша верность и слова утешения, милая Пентесилея.

– Кроме того, я привезла послание Афины Паллады, которое положит конец войне с бессмертными.

Правитель изумленно вскинулся. Кое-кто в свите ахнул.

– Возлюбленная дочь, Афина Паллада всегда ненавидела Илион. Она и прежде плела коварные сети, замышляя руками аргивян разрушить неприступные стены Трои. Нынче богиня и вовсе стала нашим заклятым врагом. Они с Афродитой пролили кровь сынишки моего Гектора – Астианакса, будущего владыки города, объявив, будто мы и наши дети – всего лишь приношения на алтарях Олимпа. Кровавые жертвы, не более того. О мире не может быть и речи, доколе одна из наших рас не исчезнет с лица земли.

4

М. Пруст. «Под сенью девушек в цвету».

5

Р. Браунинг. «Андреа дель Сарто». Перев. М. Донского.