Лето ночи

Что тогда? Может ли она оставить его на второй год в шестом классе? Или лишить его каникул?

Харлен улыбнулся, набрал в грудь побольше воздуха, перенес всю тяжесть тела на колени и медленно двинулся вдоль карниза, распластавшись на стене словно птица. На узком карнизе его удерживала только сила сцепления.

Правой рукой он нащупал край окна и обхватил пальцами выпуклость орнамента под подоконником. Теперь все в порядке. Он молодец.

Опустив голову, Джим прижался щекой к стене и на несколько мгновений замер в таком положении. Все, что ему нужно было сделать, чтобы заглянуть в комнату, это приподнять голову.

В эту секунду какая-то часть его разума запретила ему делать это: «Уходи! Отправляйся на бесплатный сеанс. Ступай домой, пока мама не вернулась».

Далеко внизу ветер зашуршал листьями деревьев и снова засыпал пылью глаза Джима. Харлен оглянулся на трубу. Вернуться будет совсем нетрудно: спускаться всегда легче, чем взбираться наверх. Ему вдруг вспомнилось, как Джерри Дейзингер и кое-кто еще из ребят дразнили его, называя «маменькиным сыночком».

«Они не должны знать, что я был здесь», – промелькнуло в голове у Джима.

«Тогда зачем же ты сюда взобрался, дурак?» – поинтересовался внутренний голос.

Харлен подумал о том, что и как можно будет рассказать О Турку и другим. Если вдруг окажется, что Двойная Задница вернулась в школу всего лишь за своим любимым мелом или еще чем-нибудь в том же духе, придется приукрасить историю и заявить, например, что видел, как училка и Рун делали это в классе, прямо на ее столе… Да эти хлюпики будут в шоке, когда он им в красках опишет такую картину.

Харлен наконец поднял голову и заглянул в окно.

Миссис Даббет сидела не за своим столом, стоявшим в дальнем конце класса, а за маленьким рабочим столиком почти у самого окна, не дальше чем в трех футах от Джима. Свет в помещении не горел, но оно было наполнено слабым фосфоресцирующим сиянием – так светятся в ночном лесу гнилушки.

Училка была не одна. За маленьким столиком, на расстоянии вытянутой руки от прижавшегося носом к стеклу Харлена, сидела еще одна фигура – именно она и фосфоресцировала в темноте. Джим сразу узнал ее.

Миссис Дагган, бывшая коллега и приятельница миссис Даббет, всегда была очень худой, а за те месяцы, что ее глодал рак, истощала настолько, что руки – Харлен это отлично помнил – казались двумя косточками, обернутыми в веснушчатую плоть. Однако она вела уроки в школе до самого Рождества, а после никто из класса не видел ее до самой смерти. Только мать Сэнди Уиттакер навестила как-то раз учительницу дома, а в феврале, когда та умерла, пришла на похороны. Она рассказывала Сэнди, что под конец от старой леди остались только кожа да кости.

Харлен узнал ее сразу.

Он на минуту перевел взгляд на Двойную Задницу: всем телом подавшись вперед, она широко улыбалась и, казалось, была полностью поглощена беседой.

Джим вновь уставился на миссис Дагган.

Сэнди говорила, что миссис Дагган похоронили в ее лучшем шелковом платье зеленого цвета – в том самом, которое она надевала на празднование Рождества, в свой последний день в школе. Именно это платье было на ней и сейчас, только почти совсем сгнившее, и сквозь дыры в ткани пробивалось зеленоватое сияние.

Тщательно причесанные волосы удерживались черепаховыми заколками – их Харлеи тоже видел еще в классе, – но во многих местах череп совсем облысел, а кое-где в нем даже зияли дыры, совсем как в шелке платья.

С расстояния в три фута Харлеи отчетливо видел руку миссис Дагган, лежавшую на столе: длинные пальцы, ставшее слишком большим золотое кольцо, тусклый блеск костей.

Миссис Даббет склонилась еще ближе к трупу своей подруги и что-то сказала, а потом с озадаченным видом перевела взгляд на окно, за которым замер на коленях Харлеи.

Только теперь он понял, что фосфоресцирующее сияние освещает его прижавшееся к стеклу лицо, а значит, делает его таким же явственно видимым, как похожие на спагетти сухожилия на кисти миссис Дагган или темные колонии плесени и гнили на ее прозрачной плоти – вернее, на том, что осталось от плоти.

Уголком глаза Харлеи заметил, что Двойная Задница повернулась и смотрит прямо на него, но не мог оторвать взгляд от спины миссис Дагган, где под лопнувшей и разъехавшейся пергаментной кожей шевелились позвонки, похожие на белые камешки, перекатывающиеся под истлевшей тканью.

Миссис Дагган тоже повернулась в его сторону. С двух футов он отчетливо видел зеленоватый свет, пробивавшийся сквозь темную жидкую массу в том месте, где когда-то был ее левый глаз. С оскаленными в безгубой улыбке зубами она наклонилась вперед, будто намереваясь поцеловать Джима через стекло. Но стекло при этом осталось прозрачным, не замутненным дыханием.

Харлен вскочил и бросился бежать, забыв, что под ногами лишь узкая полоса карниза, а ниже – двадцать пять футов пустоты, пропасть, на дне которой камень и бетон. Впрочем, даже вспомнив об этом, он все равно помчался бы без оглядки.

Он упал, даже не вскрикнув.

Глава 8

Майк очень любил церковные ритуалы. В это воскресенье, как и во все другие, за исключением особых праздничных дней, он помогал отцу Кавано служить обычную раннюю мессу, начинавшуюся в половине восьмого, а после нее остался в храме, чтобы исполнять обязанности главного алтарного служки во время торжественного богослужения, назначенного на десять часов. К ранней мессе людей обычно собиралось больше, поскольку католики Элм-Хейвена жертвовали лишним получасом своего времени только в тех случаях, когда их присутствие на торжественной мессе было по тем или иным причинам обязательным и избежать его не было никакой возможности.

Свои коричневые полуботинки Майк хранил в комнатке, которую отец Кавано называл алтарной. Прежний священник, старый отец Гаррисон, не возражал против того, чтобы из-под ряс его служек выглядывали тенниски, но отец Кавано говорил, что, помогая людям подготовиться к причастию, следует проявлять к ним уважение. Прежде у Майка не было выходной обуви, и непредвиденные расходы вызвали недовольство в семье. Отец ворчал, что ему и без того тяжело одевать четырех дочерей, а тут еще сыну понадобились праздничные наряды. Но в конце концов он все же согласился выказать почтение Богу. Кроме как в костел, Майк никуда не носил свои ботинки и надевал их только во время мессы.

Майк наслаждался каждой минутой церковной службы, и восхищение его возрастало с каждым днем. Почти четыре года назад, когда он только учился выполнять обязанности алтарного служки, требования отца Гаррисона к помощникам были невысоки: фактически главная задача мальчиков состояла в том, чтобы не опаздывать к началу мессы. Вместе с остальными Майк опускался на колени, совершал нужные действия и бормотал латинские песнопения, не пытаясь понять их значение, хотя перевод, записанный на ламинированных карточках, всегда был у него перед глазами. Он никогда не задумывался о величии чуда, которое свершалось каждый раз, когда во время обряда причащения он передавал священнику маленькие бутылочки с водой и вином, и считал, что всего лишь исполняет долг, ибо был католиком, и, как полагал, хорошим католиком, хотя другие маленькие католики из Элм-Хейвена старались под любым предлогом увильнуть от исполнения этого долга.

Около года тому назад отец Гаррисон ушел в отставку, вернее его попросили об этом, поскольку старый священник выказывал все признаки старческой дряхлости, его пристрастие к спиртному становилось все более явным, а проповеди все более туманными и бессмысленными.

Прибытие отца Кавано, которого с полным правом можно было назвать абсолютной противоположностью отцу Гаррисо-ну, изменило жизнь Майка.

Отец Гаррисон – старый седой ирландец с подозрительно розовыми щечками и некоторой путаницей в мыслях, словах и поступках – давно уже устал от церковных ритуалов. Мессы, которые приходилось служить, превратились в тяжкую обязанность и имели для него не больше значения, чем ежедневное бритье. Он жил только ради визитов к прихожанам и обедов, на которые его приглашали. Даже посещение больных и умирающих служило старику поводом для долгих неторопливых бесед за чашечкой кофе, для воспоминаний о прежних временах и рассказов о тех, кого он когда-то знал. Майку доводилось сопровождать священника на некоторые из таких посиделок, если больной изъявлял желание причаститься. Отец Гаррисон справедливо полагал, что присутствие одного из алтарных мальчиков прибавит пышности простому в общем-то обряду. Майк же во время этих визитов отчаянно скучал.