Колокол по Хэму

Пока Бриггз рассказывал о стрелковом искусстве Хемингуэя, я тайком бросил взгляд на часы. Двадцать минут одиннадцатого. Терпеливость Брадена изумляла меня. Большинство послов, которых я знал, отменили бы встречу, если бы человек, просивший о ней, так сильно опоздал.

Дверь рывком распахнулась, и в кабинет вошел Эрнест Хемингуэй, ступая энергичным пружинящим шагом, будто боксер, выходящий к центру ринга. На фоне нашего приглушенного разговора его звучный голос показался очень громким.

– Спруилл… господин посол… примите мои извинения.

Мне чертовски жаль. В проклятом „Линкольне“ кончился бензин, и мне пришлось ехать аж до университета в поисках открытой заправки. Боб… извини, я опоздал. Эллис… – Хемингуэй пожал руку послу, приблизился к Джойсу и стиснул обеими ладонями его пальцы, потом быстро повернулся к Бриггсу и хлопнул его по спине, не выпуская руку первого секретаря. Наконец Хемингуэй, улыбаясь, вопросительно посмотрел на меня.

– Эрнест, – заговорил Браден, – это Джо Лукас. В Госдепе решили, что Джо может оказаться полезен в твоей „Преступной лавочке“.

– Рад познакомиться с вами, Джо, – сказал писатель. Он пожал мне руку с силой, но не стараясь расплющить пальцы.

Его глаза сияли, он искренне улыбался, но на короткое мгновение в его взгляде мелькнуло беспокойство – вероятно, он пытался понять, что на самом деле может сулить мое присутствие.

Браден жестом предложил нам садиться.

Я быстро оценил физические данные Хемингуэя. Это был крупный человек, ростом чуть больше шести футов и весом около ста девяносто пяти фунтов, и эта масса в основном располагалась в верхней части его тела. Мы трое были в костюмах, а Хемингуэй носил грязноватые холщовые штаны, старые мокасины и легкую хлопчатобумажную рубашку, которую местные жители называют „гайаберра“ – „рубаха навыпуск“.

У Хемингуэя были массивные квадратные плечи, которые делали его еще крупнее, и длинные мускулистые руки. Я заметил, что левая рука писателя чуть вывернута в локте, и его пересекает неровный шрам. У Хемингуэя были выпуклая грудь и намечающееся брюшко, но из-за мешковатой рубахи его бедра казались очень узкими; он словно целиком состоял из мощного торса.

Как только он уселся и посмотрел на меня, я увидел, что у него прямые темные волосы – коричневые, почти черные, – а в густых, аккуратно подстриженных усах нет ни одного седого волоска. У него были карие глаза и яркий румянец – хотя он и загорел от долгого пребывания под карибским солнцем, на его лице проступала краска возбуждения, а от уголков глаз разбегались крохотные светлые морщинки. Улыбаясь, он показывал белые зубы, а на обеих щеках появлялись ямочки.

У него была массивная нижняя челюсть, но еще не заплывшая жиром, как это бывает в зрелом возрасте. У меня создалось впечатление, что при желании он способен вскружить голову любой женщине.

Как всегда, я невольно попытался представить, кто из нас взял бы верх в боксерском поединке. Хемингуэй перемещался по комнате, двигаясь, как заправский боец, и, даже замирая в неподвижности, сохранял напряженную позу. Разговаривая, он чуть покачивал головой из стороны в сторону, и это движение продолжалось и тогда, когда он слушал, тем самым создавая у собеседника впечатление подчеркнутого внимания к его словам. Когда они с Браденом обменивались любезностями, я отметил, что, невзирая на долгие годы пребывания за границей и в Канаде, Хемингуэй сохранил акцент, типичный для жителей Среднего запада. В его речи слышался чуть заметный дефект – вместо „л“ и „р“ он произносил „в“.

Хемингуэй был более высок, массивен и мускулист, чем я, однако небольшой животик под рубахой свидетельствовал о том, что он находится не в лучшей спортивной форме. Поврежденная левая рука – вероятно, это была старая рана, поскольку он не пытался беречь руку или устраивать ее поудобнее – вряд ли была способна нанести сильный прямой удар, и это давало сопернику возможность уклоняться, смещаясь влево.

Я вспомнил, что в свое время Хемингуэя не взяли в армию из-за плохого зрения. Несмотря на длинные руки, он, вероятно, предпочитал действовать в ближнем бою, входить с противником в клинч и наносить короткие мощные удары, пока хватает дыхания. В схватке с Хемингуэем следовало постоянно заставлять его двигаться, а самому держаться слева, перемещаясь из стороны в сторону, чтобы ни на мгновение не оказаться для него неподвижной целью, а потом, измотав его, сократить дистанцию и нанести серию ударов по животу и ребрам…

Я заставил себя отвлечься от мыслей о боксе. Боб Джойс и Эллис Бриггз смеялись над замечанием Хемингуэя, который шутливо упрекнул Брадена в том, что сотрудники посольства постоянно проигрывают пари на матчах хай-алай. Я улыбнулся. Хемингуэй излучал веселье и жизнерадостность. Его присутствие ощущалось буквально физически – этого не могли передать никакие досье и фотографии. Он был одним из тех редких людей, которые становятся центром внимания в любой компании.

– Ну хорошо, Эрнест, – произнес посол, как только утих смех. – Теперь поговорим о твоей „Преступной лавочке“.

– Я изменил название, – сказал Хемингуэй.

– Прошу прощения?..

Писатель просиял.

– Я решил назвать свое предприятие „Хитрым делом“.

„Преступная лавочка“ звучит глуповато.

Браден улыбнулся и бросил взгляд на бумаги, лежавшие на его столе.

– Очень хорошо, пусть будет „Хитрое дело“. – Он посмотрел на Бриггза и Джойса. – Эллис и Боб ознакомили меня с твоими первоначальными предложениями, но, может быть, ты объяснишь все подробнее?

– С удовольствием. – Хемингуэй встал и заговорил, двигаясь легким шагом и покачивая головой. Чтобы подчеркнуть свои слова, он делал короткие скупые жесты мощными грубоватыми ладонями. – Господин посол, Куба находится в девяноста милях от берегов США, и здесь быстро увеличивается число людей, сочувствующих нацистам. Паспортного контроля на острове практически не существует. У ФБР здесь есть свои люди, но их слишком мало, им не поставлены конкретные задачи, и они выделяются из толпы, словно уличные торговцы во время карнавального шествия. Мы с Бобом рассчитали, что только в Гаване живут более трех тысяч сторонников фашизма, и многие из них имеют возможность помогать немецким агентам проникать на остров и скрываться здесь.

Хемингуэй мягкой поступью приблизился ко мне на расстояние шага и повернул обратно. Руки и голова писателя находились в непрерывном движении, но не до такой степени, чтобы отвлекать внимание от его слов. Он не спускал темных глаз с посла.

– Черт возьми, Спруилл, большинство испаноязычных общин острова откровенно настроены против Штатов. Их убогие газетенки ликуют всякий раз, когда войска Оси добиваются успеха. Ты уже прочел сегодняшние выпуски центральной прессы Кубы?

– „Diario de la Marina“? – отозвался Браден. – Просмотрел мельком. Ее отношение к Америке никак не назовешь уж очень дружелюбным.

– Ее редактор, он же и владелец, плясал бы от радости на улицах, если бы немцы захватили Нью-Йорк, – сказал Хемингуэй. Он вытянул вперед мозолистую ладонь. – Я знаю, что на это можно было бы не обращать внимания, если бы в Карибском бассейне не шныряли стаи немецких субмарин.

Но ситуация именно такова. Танкеры союзников тонут едва ли не каждый день. Черт возьми, в море уже нельзя забросить крючок на марлина, не попав при этом в рубку подводной лодки! – Хемингуэй улыбнулся.

Посол потер пальцами щеки.

– И что же твоя „Преступная лавочка“… или „Хитрое дело“… называй, как хочешь… намерено противопоставить подлодкам, Эрнест?

Хемингуэй пожал плечами.

– Я не склонен преувеличивать свои возможности, Спруилл, но у меня есть яхта „Пилар“, тридцативосьмифутовая красотка с дизельной тягой. Я приобрел ее в тридцать четвертом. Два двигателя, основной и вспомогательный. Если у нас появится информация о немецких субмаринах, я мог бы выходить в море и проверять ее. У меня отличный экипаж.

– Эрнест, – вмешался Боб Джойс. – Расскажи послу о разведывательной сети, которую ты организовал в Испании.