Страница 3 из 17
- Они покоятся в мире, - говорил Халдерсен. - А я опоздал, и я остался. И заговорил Иов и сказал: "Да сгинет день, когда я был рожден, и ночь, когда было сказано: Вот зачато дитя человеческое" [Ветхий Завет. Книга Иова, гл. 3, ст. 2-3.].
- Это было одиннадцать лет назад, - сказал доктор Брайс. - Почему ты не прогонишь эти навязчивые мысли?
- Глупый разговор. Почему _эти мысли_ не покидают меня?
- Потому что ты этого не хочешь. Ты вжился в свою роль.
- Сегодня что-то трудно говорить, а? Дай мне еще воды.
- Встань и налей сам, - сказал доктор Брайс.
Халдерсон горько усмехнулся. Он встал с постели, чуточку неуверенно пересек комнату и налил себе воды. Он прошел все виды терапии - симпатическую, антагонистическую, наркотическую, шоковую, ортодоксальную, фрейдистскую, трудовую. И все без толку. В его мозгу снова и снова проступала картина раскрывающегося горохового стручка и падающих вниз на фоне голубовато-стального неба фигур. "Бог дал, бог взял, да святится имя его. Душа моя устала от жизни моей" [Ветхий Завет. Книга Иова, гл. 1, ст. 211 гл. 10, ст. 1.]. Он поднес стакан к губам. Одиннадцать лет. Я опоздал на ракетоплан. Я согрешил с Мари, и Эмили умерла, и Джон, и Босс. Интересно, на что похоже падение с такой высоты? На свободный полет? Может, в нем даже есть какое-то удовольствие? Халдерсен осушил стакан.
- Жарковато сегодня, а?
- Да, - согласился Халдерсен.
- Ты точно не хочешь немного прогуляться?
- Ты же знаешь, что нет, - Халдерсен поежился. И вдруг, резко повернувшись, схватил врача за руку. - Когда же это кончится?
- Пока не захочешь забыть.
- Как я могу заставить себя забыть что-то? Тим, Тим, разве нет какого-нибудь снадобья, чего-нибудь, чтобы стереть память.
- Ничего эффективного.
- Врешь, - пробормотал Халдерсен. - Я читал про амнезификаторы. Ферменты, пожирающие РНК памяти. Эксперименты с диизопропилом фторфосфата. С пуромицином С...
- Мы не можем пока контролировать их воздействие, - перебил его доктор Брайс. - Мы не можем так вот запросто отыскать кусок травмированной памяти и стереть ее, оставив нетронутой всю остальную. Нам пришлось бы действовать наугад, в надежде наткнуться на нужную область, и кто знает, что бы мы стерли попутно. Ты бы проснулся, излеченный от своей травмы, но, возможно, не помня ничего, что происходило с тобой, скажем, от четырнадцати до сорока лет. Может, лет через пятьдесят мы будем знать состав и дозу для каждого...
- Я не могу ждать пятьдесят лет.
- Мне очень жаль, Нат.
- Дай мне это лекарство. Может, мне повезет.
- Поговорим об этом в другой раз, ладно? Эти лекарства экспериментальные. Пройдет еще много месяцев, прежде чем я осмелюсь испытать их на человеке. Ты должен всеми силами...
Халдерсен отключился. Он теперь видел лишь внутренним зрением, в миллионный раз возрождая свои горестные воспоминания, привычно возвращаясь к добровольно взятой на себя роли Иова. "Брат я змиям и совам друг. Кожа моя черна на мне, и кости мои истлели от жара. И все во мне уничтожено им, и нет меня; и надежду мою вырвал он, словно древо" [Там же, гл. 7.].
Психиатр продолжал говорить. Халдерсен не слушал его. Он выпил еще воды, стараясь справиться с дрожащими руками.
***
В ту среду Пьер Жерар, его жена, два сына и дочь только к полуночи смогли урвать время, чтобы перекусить. Каждый из них одновременно был и владельцем, и шеф-поваром, и официантом, и уборщиком маленького уютного ресторанчика "Зеленый Горошек" на Сэнсом Стрит. Дела в тот вечер шли необычайно, на редкость чудесно. Как правило, они выкраивали время для еды около половины шестого, перед тем, как начинался вечерний наплыв посетителей, но сегодня люди начали заполнять ресторанчик раньше - видимо, хорошая погода ускорила их обмен веществ - и до самого часа коктейлей ни у кого не было свободной минутки. Жерары привыкли поворачиваться быстро, поскольку владели, наверное, самым популярным в городе семейным бистро, у которого было много страстных приверженцев. Однако, подобная ночь - это уже слишком!
Они скромненько пообедали тем, что осталось: ребрышки цыпленка, немного отдающего жженой пробкой Шато Бейчеваль 97-го года, опавшее суфле и так далее. Их страшно мучила жажда. Одной из их причуд была эвианская вода, импортируемая из Франции. Нога Пьера Жерара вот уже тридцать лет не ступала на землю родного Лиона, но он сохранял многие привычки, свойственные его соотечественникам, в том числе, и тягу к минеральной воде. Французы не пьют много, но употребляемая ими вода должна выливаться только из бутылки и никогда из крана. Иначе есть риск испортить печень. Человек должен заботиться о своей печени.
***
Фредди Монсон в тот вечер заехал на Гиари к Хелен, и они отправились на ту сторону, в Саусалито, чтобы, как обычно, отужинать в "Ондире". "Ондир" был одним из четырех ресторанов - и все четыре славились старыми традициями - в которых он появлялся с неизменным постоянством. Он никогда не изменял своим привычкам. Каждое утро он неизменно просыпался в шесть и в семь уже сидел в оффисе у экрана, изучая то, что произошло на европейском рынке, пока он спал. В семь тридцдть местного времени открывалась биржа Нью-Йорка, и начиналась настоящая работа. В одиннадцать тридцать биржа Нью-Йорка закрывалась, и Монсон шел перекусить - всегда в "Зеленый Горошек", владельцу которого он помог однажды стать миллионером, посоветовав вложить акции в фирмы, слившиеся через два с половиной года в гигантскую "Консолидейтед Нуклеоникс". В тринадцать тридцать Монсон возвращался в оффис и занимался собственными делами на бирже тихоокеанского побережья. Трижды в неделю он кончал в три, но по вторникам и пятницам задерживался до пяти, проворачивая дела на биржах Гонолулу и Токио. Потом - обед, спектакль или концерт - всегда в сопровождении хорошенькой женщины. К двенадцати часам он старался уже быть в постели.
Человек в положении Фредди Монсона _обязан_ быть собранным. Он регулярно утаивал от своих клиентов от шести до девяти миллионов и держал все подробности этих махинаций в голове. Он не мог доверить их бумаге, потому что всюду могли оказаться глаза сканнеров; не мог он прибегнуть и к помощи электроники, поскольку всем известно: доверенное одному компьютеру может оказаться известным какому-нибудь другому, какую бы надежную защиту вы ни применили. Поэтому Монсону приходилось помнить подробности пятнадцати, а-то и больше, сделок, постоянно меняющуюся схему вычетов, а человек, которому приходится держать свои мысли в строгом порядке, быстро привыкает к порядку во всем остальном.
Хелен прильнула к его плечу. Он ощутил тонкий запах психоделических духов.
Монсон переключил машину на саусалитскую сеть и с удовольствием откинулся на спинку сиденья, доверяя управление транспортному компьютеру. Хелен проговорила:
- Знаешь, вчера вечером я видела у Брайсов две скульптуры твоего обанкротившегося друга.
- Пауля Мюллера?
- Его самого. Это очень хорошие скульптуры. Одна из них зажужжала, когда я подошла поближе.
- Что это ты делала у Брайсов?
- Я училась в колледже с Лизой Брайс. Вчера она пригласила нас с Мартой.
- Никогда бы не подумал, что тебе уже столько лет, - сказал Монсон.
Хелен хихикнула:
- Лиза намного моложе мужа, дорогой. Сколько может стоить скульптура Мюллера?
- От десяти до двадцати тысяч. Знатоки дают и больше.
- И при этом он на мели?
- Пауль обладает редким даром к самоуничтожению, - ответил Монсон. - Он просто не понимает, что такое деньги. Этим он спасает в себе художника. Чем глубже он увязает в долгах, тем лучше идет у него работа. Он создает, так сказать, поневоле. Хотя он, похоже, переборщил с последним своим кризисом. От отчаяния он перестал работать вообще. По-моему, это преступление против человечества, когда художник не работает.
- Как ты красиво говоришь, Фредди, - промурлыкала Хелен.
***
Когда Изумительный Монтини проснулся в четверг, он сразу не осознал, что что-то изменилось. Его память была подобна вышколенному слуге, всегда оказывающемуся под рукой, как только его хотят позвать. Так и ряды фактов, закрепленных в его памяти, оставались разрозненными, пока в них не возникала нужда. Библиотекарь мог бы, оглядев полки, заметить пропажу книг. С Монтини же такого не могло случиться. Он повалялся с полчасика в постели, потом встал, принял молекулярный душ, позвонил насчет завтрака, разбудил Надю и велел ей заказать билеты на ракетоплан до Лас-Вегаса. И, наконец, словно пианист, пробегающий перед выступлением несколько арпеджио, чтобы размять пальцы, он обратился в свое хранилище за Шекспиром и не обнаружил его на месте.